Что ей делать, как выдержать всё это, как бороться? С чем бороться, когда кругом пустота? Бессмысленное пустое время, которое перестали занимать даже книги.
Уже прошла зима, шли первые дни долгожданной весны.
Умом Айнана всё понимала – надо браться за какие-нибудь дела и тогда появится смысл. А ещё есть Лиза, которую она основательно опекала, учила быть самостоятельной. Лиза вообще не могла привязываться, она была одиночкой, девочкой– аутисткой, но, вопреки всему, к Айнане она уже привязалась.
Но все же Айнана грустила. Смотрела из окна интерната на болезненно сгорбленные хмурые домишки, ободранные стенки ларьков и киосков, на серые сиротливые столбы по дороге, и грязно-белые пустыри вдали.
Дорога была грязной, по ней туда-сюда мельтешили автомобили, а Айнана вспоминала свою зимнюю поездку, нарядную праздничную суетливую Москву.
Какой-то водитель, который частенько мотался по это самой дороге заметил девочку во фланелевое халате часто стоящую тут, у окна интерната. «Маму ждёт грустная девочка» – мелькала каждый раз у него догадка, а потом опять – «маму ждёт». От этого взгляда на ребенка становилась ещё тоскливей на душе. Что ж за время такое!
Была у Айнаны единственная радость – переписка с Олей. Оля писала длинные подробные письма, выкладывая всё, что случилось с ней. Айнана чувствовала, что сестра скучает, ждёт совета, но ее ответные письма поначалу были очень коротки – Айнана плохо писала. Она выводила букву за буквой медленно, сто раз перечитывала слово, переживала, что написала его неправильно, просила Ирину Михайловну прочесть — проверить. Та находила ошибки, и Айнана переписывала письмо заново.
В конце концов Айнана нашла выход – она стала писать каждый день. Тогда ко времени ответа письмо было полнее. Ей подарили орфографический словарь и теперь она проверяла текст сама.
Там почти не было запятых и точек, но Оля не жаловалась, рада была ее письмам всегда.
» … Айнана, дорогая моя! Папа говорит, что вопрос с тобой ещё решается, говорит, что дело это нескорое, что им с мамой надо пройти какой-то курс. Я их тороплю, а папа уже злится! Вчера накричал на меня, сказал, что уже надоела. Я обиделась на него. Вообще он какой-то злой стал и грустный. Так хочу, чтоб дела эти шли быстрее, и ты приехала к нам уже навсегда… Все четверки я исправила на пятерки. Обещала им. Держу слово.»
«Оля ты пожалуйста не обижайся на папу мне Ирина Михайловна тоже говорит что опекунство это нелегко ведь могут ещё и не разрешить но ты всё равно моя сестра навсегда а мама у тебя самая лучшая»
Она успокаивала сестру, хотя всем своим нутром чувствовала – ее не заберут.
Папа… С блеском его очков, с мягкой улыбкой, с конфетами в карманах. Какой же он замечательный! Мама Юнна его не могла не полюбить. Его просто невозможно не любить.
Но Айнана думала об отце немного. О светлом и легком, о том, что понятно – зачем думать. Оно есть, как данность. Больше она размышляла о Наталье Федоровне, его жене …
Наталья любит мужа очень. А значит… А значит недовольна, что была у отца когда-то мама Юнна. Кто бы был доволен?
А она, Айнана – след той любви, вина той любви, остаток той любви, вклинившийся в их род. Ее мучало чувство вины перед этой женщиной. В голове появлялись какие-то образы, что она бросится ей в ноги, будет целовать ее ступни, лишь бы она простила, не винила.
Наталья – мать. Та, на ком держится род. Она должна быть почитаема, должна простить, а может и наказать. И будет права.
Но, приехав в гости, никакого почитания матери в семействе она не увидела. Наталья общалась с детьми на равных. Некоторые фразы детей в адрес матери Айнану даже коробили. И тогда она поняла, что ее коленопреклонение, ее прошение о прощении за то, что она есть, тут лишнее, неправильно будет истолковано. Никак не вязалась эта картина с бытом и общением семьи.
И Айнана так и не нашлась, как начать разговор с Натальей, как повиниться, как объяснить той, что, если она ее простит, то жизнь свою готова она отдать, служить до конца дней этой женщине, служить и сожалеть.
Она часто смотрела на Наталью пристально, пытаясь заставить себя начать разговор, найти нить, которая поможет. Но так и не решилась, так и уехала, не поговорив. Она интуитивно прекрасно чувствовала – Наталья не простила, не хочет ее забирать.
Чувствовала она всегда хорошо. Может это потому что Духи земли помогали чувствовать внучке шамана?
Она успокаивала в письмах Олю, мечтала, как любой ребенок, что случится чудо и ее заберёт отец. И вот тогда она все расскажет Наталье, тогда та ее обязательно простит. А Айнана за это ее будет любить, как мать. Больше, чем мать.
В феврале в интернат для Айнаны пришла посылка с хорошей одеждой. Ирина Михайловна без умолку хвалила, прикладывала одежду к спине воспитанницы, охала, говорила о дороговизне даров. Айнана была спокойна, ей тоже нравились вещи. Но придя в палату с ворохом обновок, она упала на кровать и тихо заплакала.
Лиза играла рядом, она не умела жалеть, а девочки бросились ее успокаивать и разглядывать наряды.
– Подари мне эту кофточку, Айнана! Подари мне, пожалуйста! – тараторила Кира.
– Бери, – кивнула Айнана.
Сейчас ей было всё равно. Посылка – знак, что от нее отказались. Она это чувствовала. Потом она ещё долго не поднималась с постели, сказалась больной, не могла читать, не хотела есть.
Она лежала и смотрела в высокое окно, через которое ничего не было видно, только белесое холодное зимнее небо. Это небо к вечеру наливалось мутной синевой, чернело и глохло.
Ей больше не снился отец.
***
Мама пылесосила, когда Оля чуть раньше обычного вернулась из школы, открыв дверь своим ключом. Повесила на вешалку плащ. Она не таилась, была уверена, что мама слышит. Прошла в свою комнату, и тут раздался звонок в прихожей.
Мама выключила пылесос и взяла трубку. Говорила она с бабушкой. Сначала по пустякам, и Оля уже собиралась шагнуть из комнаты, как вдруг услышала:
– … Нет, мам, ее не могут перевести туда в интернат, потому что здесь у нее нет никого. Для того, чтоб перевести тоже надо опекунство оформлять. Да. А я держу оборону – никакой опеки, никакой Айнаны…. Мам, легко тебе говорить, а ведь… Ох, если б ты знала… Мы на грани развода… Так тяжело. Он как в воду опущенный, почти не разговариваем, делаем вид только при детях, что все в порядке. Уже вешаем им вешаем лапшу, что сложности у нас… А так… И когда это кончится! Я не выдержу…
Ольга шагнула из комнаты, глядя на мать как-то отрешённо, рассеянно…
– Оля … Ты разве дома?
Оля спокойно взяла плащ, обулась и вышла из дома.
– Я перезвоню, – в трубку бросила Наталья и засобиралась тоже – нужно было догнать дочь.
Она вышла во двор, потом на улицу, но Оли уже нигде не было. Господи! Она все слышала… Они убеждали детей, что столкнулись с трудностями при оформлении опеки, что им пока отказывают, но они надеются, а тут…
И куда же пошла дочь?
Наташа чуть позже позвонила подругам дочери, позвонила родителям, позвонила знакомым … Оли нигде не было. Она позвонила Александру в больницу, но он был на операции.
Тогда она набрала мать. Федор Иванович отправился на поиски внучки. Он ездил по улицам и закоулкам, ходил дворами. Потом звонил из автомата Наталье – Оля не возвращалась.
Позже к поискам подключился и Александр, побежали по знакомым Олины одноклассницы. Уже стемнело, но Олю так и не нашли. Заявили в милицию.
В их квартире собрались все. Никто этой ночью не спал, даже Петька. Наталья вся опухшая от слез, сидела, опустив голову на руки, на стол. Лидия Филлиповна, усталая, лежала на диване с мокрой тряпкой на лбу, Петька капал ей капли. Натальина подруга пыталась напоить всех хотя бы чаем.
А Александр и Федор мотались по городу каждый на своей машине.
Звонки не прекращались. Они уже устали предполагать, они выбились из сил. А в голову лезло самое худшее.
И тут – опять звонок. Звонили из милиции. Сообщили страшную новость, Наталья кинулась на улицу, во двор въезжал форд Александра.
– Саша, на Гагарина, скорей. Там там….
Александр развернулся, почти не останавливаясь и рванул на Гагарина. Он понял, что хотела, но не могла сказать жена. На Гагарина при больнице – морг.
Он летел по темной дороге, а ему навстречу летели жёлтые огни. В какой-то момент охватило состояние огромной пустоты везде. На небе на земле. Александр гнал машину туда, где, возможно, ждёт его самое страшное. Желтые пятна фар выхватывали из темноты грязный, разбитый машинами асфальт. Он давил на газ, и машина легко прибавляла скорость.
А потом зад автомобиля занесло. И он видел, как из темноты наваливается темной горой встречная фура. Сознание еще фиксировало эти моменты, но сделать он уже ничего не смог. Стук! Скрежет! Боль! Оглушительная тишина.
***
Троллейбус, четыре остановки, по незнакомой тропинке, двором назад, через дорогу по переулку… Оля сообразила, что не думает, куда идёт. Лишь, когда оказалась на окраине города, поняла – эта дорога вела на бабушкину дачу.
Да. Надо от всех уехать. От лжи этой уехать. Оля знала, где бабушка с дедом прячут ключ. Там в сарае, над дверью был выступ, а за ним прибитая доска. Вот под этой доской и лежал запасной ключ. В дом приходила соседка, следила за котлом и цветами, брала ключ именно там.
Оля залезла в карман плаща. Немного денег у нее было, на билет должно хватить. И она направилась на автостанцию. В автобусе прижалась лбом к стеклу, прятала слезы.
Ключ был на месте, Оля зашла в дом, прибавила газа на котле, она это умела, согрела чайник, выпила чаю. А потом легла на диван, рассуждая об обмане. Вскоре она уже спала.
На даче нашел ее дед, сообщил страшную новость – отец перевернулся на машине ночью, когда искал ее. И теперь он в больнице, не пришел в себя до сих пор. Они поехали туда. Ольга плакала, истерила, оправдывалась.
– Они обманывали меня, дед! Обманывали! Они говорили, что с документами проблемы, но они стараются. Говорили, что все равно Айнана будет с нами, просто это затягивается. Дед, разве так можно, а? Можно? – Оля опять плакала, накручивая себя.
– Как это обманывали? Бабушка говорила, что не получается там что-то….
– Врала! Бабушка и тебе врала. На самом деле мама просто не дала согласие. Они сговорились, дед. Я не хочу так! Я не хочу….
– Стоп! – Ольга сидела сзади, дед прикрикнул на нее, стукнул по рулю,– Стоп, Оля! Сейчас мы едем к папе в больницу, а уж потом будем разбираться. Не плачь. Я обещаю тебе – сделаю все, что в моих силах. Сейчас главное, чтоб папа встал на ноги.
Оля утирала слезы, сидя на заднем сидении, хлюпала носом. Она виновата, виновата, в том, что случилось с папой. Просто, она не хотела, чтоб ее обманывали. Дед, конечно, обещает, но он всегда подчинялся бабушке. А бабушка с мамой заодно. Наверняка, он не сможет повлиять на них…
Но сейчас… Сейчас лишь бы папа поправился, лишь бы…
***
Александр пришел в себя лишь на второй день.
У него были сломаны ребра и нога, были проблемы с лёгкими, позвоночником, головой… Много проблем.
Наталья осталась в больнице, а дети отправились с бабушкой и дедом домой.
Машина восстановлению не подлежала. Но всем было не до нее.
А Александр лежал в реанимации. Все ярче и ярче становился осязаемый им яркий свет. Он становился нестерпимым. Саша неосознанно хотел закрыть глаза руками, но что-то держало его руки. Свет заслонил собой всё и превратился в хорошо видимую снежную долину. Он как будто летел над ней.
Всё ниже он спускался, все чётче видел маленькое темное пятно посреди километровых снегов. И вот, наконец, он понял, кто это… Это был шаман, точно такой, какого видели они в Москве – в черно-оранжевом костюме, в перьях. Шаманил он возле костра, бил в бубен, танцевал свои ритуальные танцы. И вдруг шаман посмотрел вверх, и Александр понял, что это не тот – московский ряженый шаман. Это был Эльхо. Он смотрел на Александра, который и был тот, кого шаман вызывал своим ритуалом.
Саша чувствовал, что сейчас он кто-то другой, какой-то дух, а вовсе не человек. И теперь ему надо держать ответ перед Эльхо. Он запаниковал – он не знал ответа на вопросительный взор шамана. Запаниковал и очнулся…
Он с трудом разлепил веки – жёлтая лампа и нестерпимая боль. Что это? Он на операции? Кого-то оперируют? Нет. Он сам – на реанимационном столе. Вокруг него заходили.
И он начал вспоминать. Вспомнил, как пытался вырулить из заноса. И тут приподнял голову и застонал – оттого, что вспомнил, куда ехал.
– Оля! Оля! – простонал, – Оля ….
Возле него стояла медсестра в голубом.
– Я не Оля! А! Если Вы о дочери, Вам просили передать, что она нашлась. Ваша Оля нашлась, не переживайте…
Александр выдохнул. Ему сменили капельницу, стало легче, но он слабо верил в слова, требовал пустить к нему дочь. Говорил, что он сам – врач. Но к нему так никого и не пустили.
И пока не уснул, он вспоминал свое видение.
***
Вечером Оля заметила, что дед злой, а у бабушки глаза на мокром месте. Такой бабушку она никогда не видела. Да и деда.
Впрочем, и ситуации такой у них не было никогда. Такая беда – папа чуть не погиб. Сейчас мама всегда при нем, его перевезли в Склиф. Сегодня мама звонила, жаловалась, что папа ничего не ест, хотя есть ему надо.
– Пусть кормят через капельницу. Ну, ты же все знаешь, Наташа… Чего тебя учить.
Врачи папы – самые лучшие, среди них даже однокурсники и друзья. Здесь волноваться не стоило, делалось всё возможное, все необходимые лекарства имелись, все процедуры проводились. Но, конечно, мама всё равно волновалась чрезмерно.
Ольга плакала, винила себя. Папе дали с ней поговорить. Он обещал ей, что все исправит.
– Па-ап! Это не так важно! Важнее, чтоб ты выздоровел, – плакала в трубку Оля.
– Я выздоровлю, Оль. И Айнана будет с нами.
Что там за разговор состоялся у взрослых, Оля не знала. Голос папы был совсем чужой, слабый и болезненный.
Она тут же написала письмо Айнане. В письме она написала не все. О том, что Айнану не хотели забирать, о своем побеге, об ужасном поступке, из-за которого всё и случилось, не написала. И о папином обещании – тоже.
Сейчас так тяжело было на сердце… Мир взрослых, он такой сложный. И что от него ждать, совсем непонятно. Но об аварии она написала, и о том, что папа в больнице – тоже.
«Айнана! Сейчас я одного хочу – чтоб папа поправился!»
Нужно было ходить в школу, и Ольга училась. А дома сидела за уроками, учила так, как не учила никогда. Ей казалось, что своим фанатичным отношением к учебе, она заглаживают свою вину. Что ещё она может сделать приятного и полезного для родителей?
А мама тревожилась все больше – папа так и отказывался есть. Не давал себе колоть некоторые лекарства, гнул и гнул какую-то свою никому непонятную линию.
– Я не знаю, что делать, мам! Я просто схожу с ума… Он никого не слушает. Его уже не видно под простыней. Упрямый, как черт… Его тошнит постоянно, бледный, с сердцем проблемы… Евгений Петрович предлагает крайние меры. Но он же сам врач, должен понимать.
А ещё через пару дней отца вернули в реанимацию. Наталья уже еле держалась на ногах, к ней на помощь выехала мать Александра – Нина Алексеевна.
Обе они торчали в коридоре, когда им объявили, что Александра повезли на операцию.
– Что? Что случилось там? – в один голос спрашивали удивлённые женщины. Все операции и серьезные процедуры, казалось, были позади. Александр должен был идти на поправку по всем медицинским законам.
– Внутреннее кровотечение. Нужна оперировать срочно.
Казалось, операция длится вечность. Наталья вышла на больничный двор. День был такой свежий, весенний, от свежего воздуха у Натальи закружилась голова. Она так вымотались за эти дни.
Она пошла к автомату, позвонила домой и попросила позвала к телефону Олю.
– Оль, сейчас я так измучена. Но хочу попросить у тебя прощение за наш обман. Мы виноваты, Олечка! Перед тобой, перед Айнаной. Перед ее мамой. Я виновата. Я только сейчас поняла, как мы были не правы. Молюсь, чтоб у папы было все хорошо. И тогда….тогда мы все ошибки исправим. Поверь…
Оля тоже винилась, плакала. Сейчас не было у нее никого ближе любимой мамы, ближе папы. Только бы папа выжил, только бы выздоровел!
– Мам, мама! Только пусть все будет хорошо! Я так люблю вас с папой! Мы все вас любим, я, Петя, Айнана.
– Как хорошо, что он ничего не ел! – быстро проговорил лечащий врач, их хороший знакомый, когда, наконец, вышел к ним, – Как чувствовал! Удивительно, что повреждение не было обнаружено. С нашим -то оснащением… Как хорошо, что отказывался он есть … Сейчас все в порядке, волноваться не о чем.
***
Домой, в Коломну из больницы Москвы, они возвращались на специализированной машине. Александр в гипсе, на костылях, в корсете, после операции на внутренних органах. Его до сих пор мучали головные боли.
Загружались с трудом. Наталья волновалась за тряску, просила водителя ехать аккуратнее. С ними был дежурный фельдшер.
Проехали полпути. И вдруг Александр попросился, чтоб подняли ортопедическую его койку, захотел сесть. Он смотрел в окно. Словно великаньи очки лежали неподалёку два круглых пруда, стеклянно-фиолетовую воду ровненько обрамлял камыш.
– Э, друг! Останови тут.
– Что случилось? Тебе плохо? – забеспокоилась Наташа.
– Не волнуйся, Наташ. Остановите, я выйду. Тут луг красивый. Хочу пройтись.
Пройтись? По мнению Натальи, для человека в гипсе, на костылях, в корсете и после полостной операции прогулка по нехоженному лугу была недопустимой.
– Шутишь? Какое – пройтись? Доехать бы….
– Останови, – громко повторил Александр водителю.
Фельдшер пожал плечами, машина встала. Наталья делала предположения, уговаривала не делать глупостей, но муж был непреклонен. В последнее время он был именно таким – немного скрытным и упрямым.
– Помоги, – обратился он к фельдшеру, – Наташ, не волнуйся, я недолго. Только не ходи за мной, пожалуйста. Я сам…., – он уже поднимался, карабкался на костылях ближе к выходу.
С машины Александра сняли, помогли спуститься с насыпи трассы. Дальше он пошел сам. Перекидывая здоровую ногу, аккуратно переставляя костыли, двигаясь очень медленно, он скрылся за невысоким кустарником, ушел куда-то вправо.
Наталье хотелось бежать следом, но она сдерживала себя. Сейчас мужа понять было трудно. В конце концов она села на ступени машины. Они ждали.
А Александр собирался благодарить Духа земли, как велел ему шаман. В последнее время он только и думал об этом.
Эльхо говорил ему, что для общения с духом ему нельзя будет есть девять дней, лишь на седьмой пить воду, чтобы Дух земли даровал ему жизнь. Так и вышло. Внутреннее повреждение не обнаружили сразу, и любой съеденный кусок мог бы быть для него последним.
Ещё Эльхо говорил, что нужно найти безлюдное поле и благодарить Духа земли. Как это делается, Саша не имел понятия. Но то, что припасть надо к земле, догадывался. Сделать это с загипсованной до бедра ногой и в корсете было нелегко. Практически невозможно. Задачу он решал на ходу.
Он шел к берёзе, которую увидел в перелеске недалеко от прудов. Она стояла несколько отдаленно, но Александр двигался к ней уверенно. Голова болела сильно, каждый шаг– прыжок отдавался болью. Зато костыли держали уверенно, они немного входили во влажную землю, держали стойко.
Александр задыхался, но дошел. Постоял у березы, отдохнул, дождался, когда пульсирующая боль в голове превратится в монотонную. А потом прислонился к берёзе спиной и, вытянув вперёд загипсованную ногу, начал сползать по берёзе. Корсет мешал, и он все равно больно упал на здоровое бедро, охнул.
Но был несказанно рад, что оказался на земле. Взялся за нее руками, потом упал на локоть, лег на влажную холодную мягкую траву и стал ее гладить рукой. Он благодарил землю, как умел. Взял кусочек земли, раскрошил его в руке.
И хотелось остаться здесь надолго. Ему вдруг стало необъяснимо хорошо. Он почувствовал в себе звенящую тугую пружину, которая вот только сейчас распрямляется, несёт его к счастью. Уходило больничное настроение, хотелось жить. И Александр вдруг понял, что голова его больше не болит. Берёза над головой шумела лёгкой весенней листвой, солнце сквозь ветви пробивалось несмело, и Александру стало так ясно – что ждёт его впереди. А ждёт его выздоровление, ждёт жена, ждут дети и любимая работа. А ещё масса нового и интересного.
Неужто все это дарит ему старый Эльхо? И Александр ответил себе сам – да. То, что есть у него Айнана, то, что войдёт она в их жизнь, это и есть счастье, это и есть та особенность их жизни, которая сделает жизнь полной и настоящей.
Александр довольно легко поднялся, поставив костыли и, подтянувшись руками, хотя до этого думал, что так и не сможет подняться и за ним придут. Он пошел назад, водитель и фельдшер уже шли навстречу.
Наталья с волнением смотрела на мужа. И не видя ещё лица, по одному только его уверенному шагу-прыжку, изменившемуся дыханию почувствовала, что Александр улыбается.
***
Весной Ирина Михайловна оформила Айнану домой, в село к тете Гайе. Девочка в лечении не нуждалась, она нуждалась в теплоте, в заботе близких. Вопрос об опекунстве Айнаны никак не двигался, директор перестала ждать.
В системе образования происходило что-то несусветное. Впрочем, как и во всей стране. Их интернат закрывали – детей распределяли по другим учреждениям. На двоих, в том числе и на Лизу, в срочном порядке Ирина Михайловна оформила опеку.
И уже не ей было решать, где будет продолжать обучение Айнана, и будет ли. Но сейчас девочке лучше было быть дома, это Ирина Михайловна знала точно.
Айнану привезли в селение. Самолёт приземлился на открытом ровном грязно-белом поле. Он ещё долго катился по инерции. Затем с мощным ревом сделал разворот и медленно подполз к навесу.
Айнана вышла из самолёта и сразу закрыла лицо руками – она отвыкла от такого количества света. Она спустилась по трапу, сделала несколько шагов и увидела оленей. Олени… чужое стадо, но такое родное ей. Как же скучала она по своим друзьям.
Муж Гайи стоял поодаль. Он встречал ее.
Наверное, все правильно. Здесь ее место. Сейчас, сидя в самолёте у иллюминатора, она увидела, как синее небо где-то далеко сходится с белой ещё землей. Давно с такой высоты она не смотрела на тундру, которая казалась ещё безграничней, чем прежде. Здесь такой простор, здесь не нужно жить под землёй. А там она лишняя, там слишком много уже лишних. Так много, что не хватает земли. Значит это судьба.
Будет жить она в доме Гайи. У них здесь нет сирот. Закон рода. Будет помогать она растить ее детей, шить тапки из оленьих шкур и ждать, когда и у нее появится своя семья.
Но душа плакала. Нет, не по месту, не по благам жизни. Душа плакала по тому, что люди, которые стали так близки, не приняли ее, не захотели. Решили, что она недостойна их. И почему-то было стыдно.
Стыдно, потому что нельзя нарушать покой чужого рода. Это неправильно, это нарушает законы тундры …
***
Эта поездка для нее была просто невероятной. Вот уж никогда не думала, что судьба забросит ее настолько далеко и с такой целью.
Росла она приличной городской девочкой – в дневнике одни пятерки, днём – музыкалка, вечером – каток. Она писала прекрасные сочинения про Родину и вышивала крестиком.
А потом – медицинский университет, встреча с Сашей, семейная жизнь, которая тоже была, как вышивка – с иголочки. Помогали родители, старался муж. Нельзя было отклоняться вправо-влево. Любое отклонение – это неверный шаг. Компромиссы, конечно, были. Но, в целом, все шло как положено, без зигзагов. Те рамки и правила, которые они создали, чтоб семья была крепкой, надёжной, правильной и благополучной выдерживались стойко.
Стойко… до последнего времени. А потом всё рухнуло. Казалось, что виноват во всем Александр. Он ломал эти рамки, выходил куда-то в неверную сторону.
Мать кричала настойчиво:
«Держи, Наташа, семью, держи, сохраняй то,что создано уже. Это важно – не менять ничего кардинально. Иначе – всё! Крах!»
И Наталья старалась, сопротивлялась изменениям, как могла. Семья для нее – это устои, это дом, это правила и традиции. Это правильные цели и внешнее благополучие. Для семьи она б разбилась в лепёшку. Она привыкла стараться – нужно стараться, чтоб всё было хорошо.
Но все шло совсем плохо. Даже если не брать в расчет аварию. Тогда казалось, что ещё чуть чуть – и она победит. Но всё сыпалось по кусочку. Она терзалась, но почему-то не хотела уступать. Казалось, если уступит, то потеряет семью и покой в ней.
Только вот выходило всё наоборот.
Разобраться помог отец. Ее добряк-отец. Который всю жизнь только и делал, что уступал маме. Который и мнения-то своего, казалось, не имел.
И вдруг:
– Твоя семья, это не рамки, в которые ты себя загнала. Твоя семья – это Сашка, это дети. Разве сможет он быть счастливым, если дочь его будет несчастной? Нет, конечно. И ты тоже не сможешь рядом с ним быть счастлива. В радости, в горе, в мелочах и в целом ты нужна ему сейчас. А ты отвернулась…
Они сидели в машине, ждали больничные документы Саши. По стеклу машины бежали капли дождя.
– Пап. Но… Мне же тяжело будет с чужой девочкой. Мама права, – Наталья уже не спорила, она и сама всё прекрасно понимала.
– А кто тебе сказал, что семья – это легко? И любовь – это легко? Ты должна. постараться понять Сашу и полюбить того, кого любит он.
– Я понимаю, – она вздохнула, – Но ведь я хотела, как лучше. Вот ты… Ты всегда во всем слушал маму. Ты же не спорил с ней даже никогда по-крупному. А теперь… Она не ожидала от тебя такого… Сказала – такого предательства.
Отец улыбнулся.
– Она остынет. Поймет свою ошибку. А уступал… Так ведь в мелочах. И в целом, по жизни, Лидочка всегда была права. Вот сейчас просто ошиблась.
– И что делать, пап?
– Исправлять ошибки. Нужно исправлять ошибки…
Наталья очень быстро собрала документы. Александр не ожидал, когда она положила перед ним пачку бумаг.
– Тебе надо расписаться тут и тут. И вот тут ещё.
– Ты хочешь, чтобы я написал завещание? Я не настолько…., – Александр хотел пошутить, но не договорил…
Он прочел заглавие: «Заявление гражданина, выразившего желание стать попечителем…» , другой документ – «Даю согласие на оформление попечительства моей супругой…» А ещё Сертификат, что прошел он нужные курсы.
Он молча подписал документы, где указала жена, а потом положил руку на глаза, прикрылся локтем. Нужно было прийти в себя. Наталья собрала бумаги в стопку и тихо вышла из спальни.
Лишь чуть позже Александр спросил, как уладила она дела, и что собирается делать дальше. Наталья рассказала, что ей помогли, что есть у нее связи, что скоро все документы будут готовы. Рассказала, что созванивалась с Ириной Михайловной, что интернат их теперь распустили и Ирина Михайловна работает уже не там. А Айнана в своем поселке, уже не в интернате.
– Как в поселке? С кем?
– С тёткой. Ты же сам говорил, что в тех краях нет сирот. Но Айнана и не сирота. У нее есть мы. И мы ее заберём.
Александр поднял глаза на жену.
– Спасибо, Наташ… Я так благодарен тебе. Только…,– он посмотрел на загипсованную ногу, и сказал с грустью, – Только теперь это будет не скоро.
– Почему? Мы уже купили билеты. Летим с отцом.
– Кто?
– Я и отец. Оля тоже рвалась, но ведь конец года учебного, да и тебе нужна ещё помощь, – Наталья начала говорить уже о бытовом, – Мама, конечно, поможет, подключится, готовить вам будет. Они специально приедут с дачи.
– Наташ, ты прости… Я замучил тебя капризами в последнее время. Но… Это шаман…понимаешь…
И он всё рассказал. О том, какие сказал ему слова Эльхо, и о том, что тогда он не поверил, но все случилось именно так. И о том, что старый Эльхо говорил об излечении тела, о наполнении его силой, только если ветви рода будут вместе.
– Мне переводил Николай. Он говорил тогда, а я запомнил, Наташ. Род – это семя мужское, его потомство, и идут ветви рода от одного корня. И одна ветвь если обломится, так и другие будут корявы… Может это и глупостью тебе покажется, но я когда в больнице лежал, все думал и думал….
Все это Наталья вспоминала уже в самолёте. Они с отцом летели на восток. Стюардесса говорила заученные фразы, и этот полёт ничуть не отличался от полета на юг, куда летали они семьёй. Вот разве что временем пути.
Им нужно было забрать девочку, попечительство на которую они уже практически оформили. Можно сказать, остались мелочи – оформить уже готовые документы по месту жительства девочки и получить ее согласие.
Но Наталья волновалась. Она вспоминала взгляд Айнаны. Совсем недетская мудрость сквозила в этом взгляде. Менталитет народа, ее судьба, образ жизни заставили девочку повзрослеть раньше времени.
Наталья чувствовала – каких-то особых психологических отклонений у девочки, наверняка, нет. И Ирина Михайловна это говорила. Но определенные психологические проблемы есть неоспоримо.
Как она примет их предложение? Если б это был Саша, было б проще, но летела она. Она и отец.
Северный город удивил ее особым студеным рекламным неоновым светом. На центральной улице увидела Наталья бетонные плиты. Рядом с аэропортом местные торговали французскими духами, клыками моржей, и вологодскими кружевами.
Наталья стояла у окна аэропорта, касаясь пальцами холодного стекла, и смотрела, как над городом плыли, клубились густые дымы, подсвеченные снизу огнями улиц, светом из окон домов. За каждым из сотен светящихся окон шла своя, непричастная к ней жизнь. Она думала об этих людях, о тех, кто прожил здесь всю свою жизнь.
А ещё думала, что где-то здесь, ещё севернее и глуше, где ездят на оленях и собачьих упряжках, в яранге, крытой оленьими шкурами выросла Айнана – девочка, которая должна стать ей дочерью.
Ей все время казалось, что самое правильное – жить так, как живёт она. В том умеренном климате, с теми материальными благами и условиями. И ей было так удивительно оказаться здесь, смотреть на эту пульсирующую северную жизнь.
Отец, заметив, что Наталья притихла, ушла в свои раздумья, успокаивал:
– Все будет хорошо, Наташ! Не волнуйся.
А мир Наташи разрастался. И совершенно невозможно было оставаться такой же в этом северном пространстве. Привычный быт с реалиями мегаполисов сейчас был где-то далеко. Мир ее прежней веры, ее надежд показался вдруг таким мелким, таким ничтожным. Прошлое – привычное и ясное, всегда понятное и совпадающее с понятиями – хорошо и плохо, откололось. И открылось какое-то новое настоящее, и неизвестно было, как с ним будет уживаться сознание и душа.
Дорога была тяжёлой, задержали рейс, пришлось долго и утомительно ждать. А потом под крылом самолёта АН-2, на сколько хватало глаз, она долго видела лишь белую холмистую многогрудую землю, тундру, и не видела ни одного домика. Самолёт подрагивал, мерно гудел, за тонкой стенкой свистел ветер огромных пространств. Неярко горела под потолком лампа, а в углу кучей лежали рюкзаки с парашютами и стояли какие-то ящики.
В этом самолёте летело несколько мужчин и женщина с девочкой. Девочка была в зелёной куртке со светящимися вставками. И Наталья подумала – зачем эти вставки здесь, где нет вообще почти дорожного движения.
Девочка всю дорогу сидела, обхватив за руку мать или бабушку, прижавшись к ее руке щекой. Ей было лет восемь. Примерно такого же возраста, как Петя. И Наталья подумала, что Петя бы не молчал уж точно. Даже дети были тут другими. Казалось и они чувствовали суровость и глубину этих мест.
На ближайший к селению, где жила Айнана, аэродром они прилетели утром. Федор Иванович осунулся – дорога его утомила очень. И Наталья переживала за отца. Удастся ли им тут хоть немного отдохнуть?
Ирина Михайловна должна была предупредить родню девочки о их приезде, но самолёт так задержался, что Наталья уже не надеялась. Всего скорей, добираться до места им нужно будет самостоятельно.
Но не успела она оглядеться, сойти с трапа, как уверенной походкой к ним подошел мужчина в оленьем полушубке с капюшоном. Представился дядей Айнаны, и повел их с аэродрома.
До селения они ехали на оленях, на санях. Даже у отца от такой поездки поначалу порозовели щеки. Олени тащили их бодро по тающему снегу. Светлые унты Натальи тут были не по погоде, нужны были резиновые сапоги. Снег был серый, тающий, поселок, в который они въехали примерно через час утопал в разъезженной снежной грязи.
– Айнана на стойбище. Но завтра я ее привезу.
– А Вы – муж ее тетки?
– Да, второй муж я у ней. Алексей меня зовут. Лёша. А Гайя ребенка ждёт, – гордо заявил каюр.
Вдоль улицы – серые деревянные столбы электропередач и такие же серые дома – одноэтажные, удлиненные, из почерневших от времени и мерзлоты досок на несколько семей. Кругом сараи, пристройки.
– А дети тут у вас живут?
– Дети? Дети только маленькие, а старшие в интернате. Их самолётом забирают или вертолетом. Тут мы мало живём, больше на стойбище. Там наш дом.
В поселке был магазинчик, почта, ещё какие-то учреждения, но все здания были настолько запущены, что смотреть было больно. Дорог, как таковых, не было вообще, месиво из мусора встречалось то там, то тут.
А Наталья поглядывала на отца. Хоть в санях было вполне себе уютно, но долгая дорога утомила его ещё больше. Она уже жалела, что поехали они вместе. Отцу было под семьдесят, проблемы с желудком, он вымотался, и внешний вид жилищ, куда привезли их, ничего хорошего не предвещал.
Отдохнёт ли отец? А ведь ещё ехать обратно…
Они подъехали к одному из бараков. И Наталья увидела малышей. В ярких малицах, которые на фоне повсеместной серости смотрелись ещё ярче. Малыши помчались в дом, и оттуда вышли им навстречу женщины и мужчины.
Вещи гостей тут же подхватили, да и самих гостей тоже. Наталья и Федор Иванович тут же были окружены такой заботой, что не успели оглянуться, как сидели уже в накинутых на плечи шубках из оленьих шкур, на теплых укрытых шкурами и коврами скамьях, а стол перед ними ломился от угощений, и их все носили и носили. Напротив них сидела старая женщина – мать Гайи и сама Гайя с явно очерченным уже животом. Остальные женщины ходили туда-сюда.
Им накормили горячей ухой. На столе горой лежало мясо, стояли блюда с рыбой, ягоды, ароматные лепешки и чай… Наталья уж и не помнила, где встречали ее так.
Отцу предложили чай «от живота». И он не отказался. Говорили о жизни здесь, о тундре. Отец заговорил о прописке, спросил, где прописаны местные. И оказалось, что прописка у них не в определенном доме, а просто в селе. А здесь, в этом доме много и пустых комнат, и в следующий приезд со стойбища семья может оказаться в любой пустующей на тот момент комнате. Они жили одной большой семьёй. И все вместе сейчас встречали дорогих редких гостей.
Наталья интересовалась шубками с песцом, которые накинули на их плечи, когда сняли они верхнюю одежду. Оказалось, что этим шубкам больше десятка лет, и шьёт их одна из женщин семьи, мастерство которой передала ей бабушка.
Им выделили теплую комнату для сна, принесли воды и ещё долго спрашивали – чем ещё могут угодить. В комнате стояли кровати, застеленные постельным бельем, с теплым одеялом и подушками.
– Вот те и на! И кровати есть, Наташ…, – отец воскликнул, когда вошёл в уютную прогретую комнату.
Наталья тоже не заметила таких кроватей в других комнатах.
– Нас ждали, пап … Здесь умеют встречать гостей. Отдыхай. Тебе очень нужно выспаться.
Они с отцом уснули быстро – долгий перелет, езда на упряжке и горячая еда сделали свое дело. А ещё покой, который охватил вдруг здесь, среди этих людей. Жила в этих людях такая внутренняя сила – сила любви и добра. Они были вместе, они жили с заботой друг о друге. И внутри этих неуютных с виду серых домов жили покой и уверенность. Здесь хотелось остаться…
Наталья проснулась первая, и долго лежала, думала о том, что вот немного раньше, если б приехала она сюда, она б определенно решила, что Айнана с ними поедет. А сейчас…
Вечером опять сидели у печки, опять кушали, Леша отца учил курить местный табак, слушали рассказы о жизни здесь. Газовый примус умиротворяюще тихо гудел, грея чай. Ещё они прошлись по поселку – Наталье дали сапоги. Идти, правда, тут было особо некуда, и они любовались широтой пространства снегов вокруг поселка.
Утром Леша собрался в стойбище за Айнаной один, но Наталья напросилась поехать с ним. Федор Иванович остался в окружении гостеприимных женщин.
Стойбище находилось от поселка километрах в тридцати. Они ехали неспешно, олени бежали ровно. Тундра была покрыта черными проплешинами – первыми проталинами. Короткие побеги ив уже набухали почками и серёжками, и это было так удивительно – сережки на ивах в снежном пространстве. Ветер заставил все же Наталью закутаться поосновательней. Она оставила одни глаза и не могла насмотрелся на звенящее тишиной пространство.
***
Они приехали к стойбищу, и Наталья сразу поняла, почему местные называют стойбище своим домом – яранги казались такими обжитыми.
Айнана управлялась по хозяйству – топила чистый снег в примусе, когда услышала топот оленей в упряжке. Она отодвинула шкуру-дверь и замерла: с саней сходила чужая женщина, женщина сняла с лица шарф. Айнана ахнула – это была Наталья, жена ее отца.
Наталья обернулась, увидела девочку.
– Здравствуй, Айнана! А я к тебе вот… Примешь?
Айнана кивнула и отодвинула шкуру, приглашая. Наталья зашла в уютную ярангу. Цветастые, как будто гобеленовые стены, яркие ковры на полу, а в углу – печка, кухня, что-то булькает. Айнана здесь была одна, она уже подавала что-то на стол. А Наталья уже ничему не удивлялась, она понимала, что здесь так принято – гостя надо сначала обогреть, напоить и накормить.
Лёша ушел в соседнюю ярангу.
– Как Александр? – спросила, наконец, Айнана.
Айнане передали письмо Оли об аварии.
– Он выздоравливает.
Наталья подробнее рассказала Айнане о том, как они переживали, как шло лечение и о том, что сейчас прилетели они с дедом специально за ней. Она болтала много от какого-то внутреннего волнения, охватившего ее.
– Отец ждёт тебя, Айнана. И Оля с Петей очень ждут. Мы должны поехать в ваш райцентр, и там ты должна подтвердить, что согласна поехать с нами жить. Там будет и Ирина Михайловна.
Наталья замолчала, внимательно смотрела на девочку. Айнана не отвечала, продолжала что-то носить на стол, опустив глаза.
– Что скажешь, Айнана? – Наталья вздохнула, она уже чувствовала ответ, и боялась этого.
Айнана присела чуть поодаль от нее и тихо произнесла:
– Я не поеду. Мне очень жаль…
У Наташи внутри всё похолодело. Раньше б она бросилась уговаривать, убеждать. Неужели тут лучше? Неужели…
Но теперь она отпустила руки, закрыла глаза и привалилась к спинке из сложенных ковров. Она понимала – это решение у Айнаны созрело. Слов на ветер она не будет бросать. Какие-то внутренние доводы уже убедили ее, что нужно ей остаться здесь? И вопросы, типа «Тебе не понравилось у нас?» «Почему ты отказываешься?», доводы и увещевания тут будут лишними.
– Простите меня…, – добавила Айнана после долгого молчания, не глядя на гостью.
И Наталья открыла глаза, выпрямилась.
– Ну, что ты, Айнана. Ты не должна просить прощение. Нам нужно было связаться с тобой, а мы вот… Мы опять решили всё за тебя. А это неверно. Только ты имеешь право решать, где тебе лучше. А я… Я так рада, что приехала сюда. Знаешь, как в другой мир…
– А хотите я прокачу вас по тундре на гончих оленях? – Айнана подняла глаза, посмотрела на Наталью открыто.
– Ого! Я ж трусиха… Но… Ох, Айнана, умеешь ты уговорить. Поехали!
И Айнана подскочила, достала какой-то большой тулуп, велела ждать. Она сразу стала такой деятельной. И Наталья невольно подумала, что Айнана ей очень нравится – ловкая, гибкая и красивая девочка.
А дальше, закутанная в тулуп, Наталья с замирающим духом летела по пространству тундры. Она уцепилась за края длинных нарт, боялась перевернуться, иногда подвизгивала, просила Айнану ехать потише, но получала немыслимое наслаждение.
Яркое солнце, бескрайнее синее небо, слепящие снежные просторы тундры, и только топот оленей в звенящей тишине.
Вот где свежий воздух, который чувствуешь на вкус. Вот где бескрайний простор, который действительно ощущаешь, но не можешь объять своим воображением, вот где сохраняют вековые традиции предков, которые невозможно заменить ничем современным.
– Эге-гей, – вдруг крикнула она, – А ну прибавь, Айнана-а. Уух!
И олени их несли по бескрайним просторам.
Чуть позже, усталые и разгорячившиеся, они встали у реки, рядом с раскидистыми деревьями на берегу. Оленям нужен был отдых. Наталья с удовольствием гладила животных, наблюдала как управляется с ними Айнана. Тут, на берегу прозрачной голубой реки они сели на нарты, пережидая, когда олени отдохнут.
– Как красиво у вас здесь. Река уже оттаяла… А у нас совсем весна, тепло.
– Река совсем недавно пошла, а то был лёд.
– Айнана, а расскажи мне о маме.
Айнана посмотрела на Наталью с каким-то удивлением и ответила.
– Это наше место.
– Ваше? Твое и мамы?
– Да! Мы приезжали сюда и зимой, и летом. Я помню…
– А потом?
– Я уехала в школу потом, первый раз. А когда вернулась, мама умерла. Я не видела этого. Мы сменили стойбище, но маленькой мне всё казалось, что она уехала именно сюда, сидит тут и ждёт меня. Я деда просила сюда меня привезти.
– И он привозил?
– Один раз. А потом я подросла и стала ездить сюда сама.
– А в тот один раз? Когда ты приехала и не нашла ее тут…
– Я звала. Ходила по берегу и кричала «Юнна!» Пока дед не увез меня. Больше он меня сюда не стал возить.
– Ты очень любила маму, Айнана … Как же жаль… А дед? Деда ведь ты тоже очень любила, да?
– Да. Хоть он и был очень строг со мной. Он и с мамой был строг. А она… Она служила ему и любила. Жили мы одни, отдельно от всех на стойбище. Мне кажется, мама чувствовала, что виновата…
– Ее вина… Она… Потому что появилась ты? Я правильно поняла?
– Правильно. Но дед простил, принял меня, и мама была ему благодарна.
– Как же жаль мне ее, Айнана… Как жаль…
– Вы знаете, здесь на берегу она рассказывала мне одну легенду. Мне кажется, дед ей ее рассказал. Он представлял и себя старым отцом из легенды. Хотите расскажу?
– Конечно…
Наталья слушала с интересом, а Айнана рассказывала.
– Где -то в тундре жил старый Саян, был он богат, имел много оленей. И была у него дочь, красавица Айгуль. Он был нелюдим, и дочь свою прятал.
Она хорошо знала тундру, взбиралась на самые крутые скалы, метко била из лука любого зверя и птицу, ездила на оленях, и олени понимали ее и слушались. А ещё она прекрасно пела. Песни тайги слушали горы и долины. Гордые олени останавливались, слушая пение Айгуль. Даже ручьи переставали журчать. Так и росла Айгуль, не зная печали.
Однажды к отцу пришел молодой охотник из племени, живущего в долине. Он принес старику много ценных шкурок соболя в обмен на жирных оленей. Там он увидел красавицу Айгуль. Таких он нигде не видел. Она смотрела своими огненными черными глазами на прекрасного юношу и, конечно, влюбилась в него.
Молодой гость просил отдать ему Айгуль в жены, но отец и был неумолим. Слышать ничего не хотел и зорко следил за Айгуль. Теперь в песнях Айгуль звучала тоска.
И однажды Айгуль убежала от отца по диким звериным тропам. Но он догнал ее и вернул в ярангу. Долго тосковала Айгуль, глаза ее не просыхали от слез. Слушая ее горькие песни, плакали звери и птицы…
А было у них высоко в горах озеро, вода в нем студеная и чистая, как слеза. Говорят, что в него с высокой скалы бросилась красавица Айгуль, а злой и жестокий отец прыгнул вслед за ней. Увидела девушка, что отец догоняет ее, хочет схватить, и превратилась она в птицу- – гагару, что живет теперь в этом прекрасном озере. А старый отец окаменел от горя и превратился в скалу. Он и теперь стоит над озером, ищет в волнах свою дочь, но не может узнать ее в птице-гагаре. И слезы текут по его каменным морщинам.
Айнана закончила рассказ и посмотрела на Наталью. Наталья плакала, слезы лились на ворот тулупа.
И Айнана вдруг поняла, что сейчас самое время сказать то, что давно хотела.
– Я прошу прощения у Вас. Я не должна была появляться в Вашей семье, будоражить. Горе Вам принесла, слезы. Мне жаль…
– Что? – Наталья хлюпала, нос был полон…, – Что ты говоришь?
И Айнана упала на снег, на колени перед Натальей, обняла ее за ноги.
– Простите Юнну, мою маму и меня простите! Простите!
– Айнана, девочка моя… Девочка…, – Наталья держала ее за плечи и ничего не могла понять разумом, но вдруг поняла всё душой. И взгляд поняла, каким смотрела на нее Айнана там, дома в Коломне, и ее видимое желание и боязнь что-то сказать.
Она все время чувствовала вину перед ней, считала, что та должна быть обижена, поэтому и не раскрывалась. А она и была обижена. Да… Она и не приняла бы тогда этот порыв девочки, не поняла бы, а вот сейчас поняла…
Она тоже упала на снег и обняла Айнану, она плакала и приговаривала:
– Ну, что ты! Что ты, девочка моя? Разве есть вина твоя, разве есть вина мамы в этом? Что ты…
Посреди огромной тундры они сидели на снегу рядом с нартами и обе плакали, становясь роднее.
Наконец, Наталья взяла себя в руки. Встала, подняла на ноги девочку.
– Давай …
Айнана смотрела непонимающе.
– Давай, зови маму. Она здесь…
Айнана посмотрела на нее, вздохнула глубоко и побежала к реке. А Наталья стояла и смотрела, как девочка бегает по берегу и кричит:
– Ю – нна! Ю – нна! Нас простили, Юнна!
И крик этот многоголосьем отражался в холмах необъятной тундры.
Когда вернулись в ярангу, Айнана сказала, что передумала – поедет с ней в Коломну. Перелом произошел. Она доверилась.
Выезжать в село решили утром. А вечером, когда уже погасили свет – с ними спали ещё двое оленеводов, Наталья потихоньку рассказала о наказе Эльхо и о его предсказании болезни Александра.
– Значит это правильное решение. Дед всё знал наперед, – проговорила в темноте Айнана.
И Наталья подумала о том, что в этих краях возможно всякое. Может и знал. Даже всего скорее – знал.
***
Послесловие
– Вон, вон она! Да номер двенадцатый. Видите? – на трибуне кричала яркая девушка, указывая рукой на жокеев и лошадей, выстроившихся на старте, – Аня! Аня! Айнана!
– Ой, не кричи так, Ольга! – пожилая интеллигентная женщина, сидящая рядом, закрывала уши, стараясь не сдвинуть кокетливую шляпку, – Я тебя умоляю. Она всё равно тебя не слышит. Что тут услышишь…
– Вить, Вить, я так волнуюсь, – дергала Оля молодого своего мужа, – А Герка где?
– Где-нибудь там. Он же с ней был. Но его ж не пустят уже в зону, – они говорили об общем друге, который вовсю ухаживал за Айнаной.
И тут шлагбаум упал и лошади рванули вперёд. Скачки начались. Первые московские скачки со времён перестройки.
Лидия Филлиповна закусила губу – видел бы Федя! Ох! Как жаль, что не дожил. Как же волнуется она за свою девочку!
Она поначалу была против ее занятий в конно-спортивной секции. Однажды, почти шесть лет назад, они приехали к ним в гости на дачу все трое – Оля, Петя и Айнана. И Федор потянул их в этот конный клуб просто покататься.
А потом Айнана побежала туда сама, пешком. И бегала, пропадала там чуть ли не каждый день. А Лидия ворчала на нее вечерами: голодная, грязная и очень сильно пропитавшаяся лошадиным духом возвращалась она домой. Но глаза светились счастьем, и Лидия смягчалась.
Девочку особой яркой внешности, смотрящей на лошадей с невероятной любовью, приметил тренер – конезаводчик. Тогда появлялись уже такие частные конные клубы. И на следующее лето Айнана опять вернулась в клуб.
Было принято решение – не уезжать с дачи и зимой. Училась Айнана все равно индивидуально. Ей наняли педагога, но Александр и сам занималась с ней химией и биологией, Федор – математикой. С русским дела обстояли не очень, но зато с литературой – лучше некуда. Айнана прочла столько, сколько не читали школьники ее возраста.
Александр и Наталья настаивали на получении образования. А Айнана, исполнительная и благодарная, вовсю старалась. Особенно ради той женщины, которая заменила ей мать. Ее она боготворила.
И порой Ольга поражалась тому, что в некоторых знаниях Айнана ее обошла.
– Нет… Стоило одиннадцать лет корпеть, если Аня сама вон учебник прочла – и на тебе – лучше меня разбирается….
И все же лишь к семнадцати годам Айнана получила свидетельство о девятилетке школы. Ее больше интересовали лошади и скачки. Вот там она была мастером. Она знала всё об ипподромах, о лошадях, о конных заводах и грандах конного спорта. Она и сама совершенствовалась, участвуя во всевозможных скачках. А ещё она работала в конном клубе, получая при этом зарплату, порой превышающую зарплату рядового врача.
И Лидия Филлиповна ворчала:
– Господи! Ну, что за время! Образование уже совсем не в цене….
Потом Айнана, Аня, как звали они ее давно, стала их с дедом правой рукой, помощницей и спасительницей. А когда умер Федор Иванович, Лидия ещё больше сблизилась с Анной. Теперь они были не разлей вода.
Ольга училась в Москве. Конечно, в медицинском. А куда ещё могла пойти учиться дочка и внучка врачей? А Александр и Наталья продолжали трудиться на своем поприще.
Все случилось, как предрекал Эльхо – единым потоком жил род, наполняя их любовью и силой.
А сейчас на ипподроме Айнана гнала своего верного любимого скакуна. И в какой-то момент, в ушах зазвенело точно также, как когда-то звенело в тундре – как будто она птица, как будто летит над снежным невесомым пространством и слышит издалека свой детский крик:
– Ю-нна! Ю-нна!
Может и конь услышал его – на последних метрах, подгоняемый хозяйкой, вдруг рванул вперёд …
– Аня! Аня! Давай, Ай-на-на! Вперёд! – Лидия Филлиповна вела себя неприлично, стащила с себя интеллигентную шляпку и махала ей, задевая впереди сидящих, – Смотрите! Смотрите! Это наша… Она первая! Ура! – прыгала бабушка.
Кричали и плясали Оля и ее муж, и общие их друзья. Жаль, что Петька в лагере…
– Оля! Оля! Звони! – Лидия Филлиповна ещё не обзавелась этим чудом – мобильным телефоном, – Звони маме, и отцу звони! – Лидия смахнула пот со лба, – Пусть знают – их дочь первая!
Все случилось, как предрекал Эльхо … Сила рода…
***
Рассказ завершён …