У Тосиной бабушки никогда не было в доме еды, в том смысле, что приготовленного ничего не было. Мать Тоси отзывалась на этот счёт резко, даже грубо, не церемонясь в выражениях:
— Чем она тебя там кормила? Дай угадаю — яичницей. Угадала? Хо-хо! Вот уж скупердяйка и лентяйка старая.
— Мама! — возмущалась Тося, ей не нравилось, когда так говорили о бабушке.
— Рот прикрой, — советовала мать, — она всю жизнь кормит всех одними яйцами: и папку твоего, и сыночка младшего дядю Сашу. А ещё она никогда никого не любила: ни мужа, ни детей, ни вас, внуков своих, никого, кроме себя.
Тут отец не выдерживал, кричал из комнаты:
— Ой, ну хорош сочинять, Маш! Ну с чего ты это взяла! У меня к матери претензий нет, спокойно росли мы с братом, делала он для нас что могла. Зачем детей настраиваешь? Не слушай её, Тося.
— А затем, чтоб знали! Забыл, как ты два года после свадьбы на яйца эти смотреть не мог?
— О-о-ой… Началось. Успокойся уже, бешенная.
— А ты знаешь, Тося, — с нажимом продолжала мать, отрубая ботву с молодой моркови и счищая верхний тонкий слой, — что у вашей бабушки они могли быть не единственными детьми?
— Ну, чисто теоретически, конечно… — делала умное лицо Тося, ведь ей было уже одиннадцать лет и такое слово, как «теоретически», она выучила.
— Она аборт сделала на пятом месяце! До папки твоего! От другого мужика! Ты знаешь что такое аборт?
— Во-первых, Маша, я тебя по-хорошему прошу, оставь в покое мою мать, — без тени шуток сказал отец, которому пришлось зайти на кухню, чтобы остановить словесное недержание жены, — во-вторых, это был не аборт, а выкидыш, и в-третьих, то не мужик был, а её первый муж.
Мама Маша подбоченилась, грудь колесом выставила:
— И всё равно она гадкая, твоя мамочка! Никого не любит! И не переубедишь ты меня!
Отец повернулся к дочери:
— Тося, вот что ты слушаешь? Тебе нравятся клевета и гадости от психически неуравновешенных людей?
— Нет…
— Тогда иди погуляй лучше.
— Это я психически неуравновешенная? — задыхалась жена. — Это она у тебя… А ты просто тряпка, раз признать не можешь!.. Я никогда её не прощу за то, что…
Тося отбежала подальше от окон и дальнейшего уже не слышала. Она не могла сказать ничего плохого о бабушке Вере. Бабушка ни разу её не обижала, не относилась пренебрежительно, ни разу ни в чём не отказала, но каждый раз слова матери сеяли зерно раздора в её неокрепшем мозге, да и тот факт, что до восьми лет она видела бабушку лишь однажды, когда та приезжала к ним в гости, не давал Тоське возможности с детства привязаться к бабушке сердцем, она всегда казалась Тоське какой-то отдельной, не членом семьи, не родной, но и не совсем чужой… Это был пожилой человек, всегда приветливый и культурный, который искреннее радовался Тоськиным визитам, если девочке приходило в голову скоротать у бабушки часок после школы. Дело в том, что Тоська ездила домой в деревню на школьном автобусе и если вдруг отменяли последние уроки, было приятно дожидаться автобус у бабушки, а не в школьном холле или на улице.
— Мам, а когда я маленькая была и мы ещё не уехали, баба Вера со мной возилась?
— Моя мама, конечно, больше… — уклончиво отвечала мама, — ты же первая внучка у всех, на разрыв была: и бабушки, и дедушки, и тётя Женя, сестра моя младшая — все обожали тебя нянчить. Ну и баба Вера по выходным брала. Однажды прихожу за тобой, а они с дедом тебя, годовалую, кормят селёдкой, говорят, что ты больше ничего есть не хочешь. Представляешь, ребёнку — селёдку солёную! Идиоты!
Тося помнила только один эпизод из детства с бабушкой, ещё во время их жизни под Уссурийском, когда та приезжала к ним в гости: идут они с папой и бабушкой по лесу, Тоське лет пять, и поднимаются на холм, к тому месту, где растёт лещина. Тоська ныть начала — тяжело! Ножки устали! Папа ей строго: «Не выдумывай! Тут идти нечего!». А бабушка Вера пожалела, сказала что-то ласковое, и взяла её к себе на спину. Папа ругаться стал, но Тоська крепко-крепко облепила бабушку ногами и руками за туловище… Так и подняла её бабушка на себе, до кустов лещины. Тоська и понимала, что тяжело бабушке, но так приятно было, что о тебе кто-то заботится помимо родителей, ничего она такого доселе не помнила… А теперь у бабушки с позвоночником что-то, была операция, и бабушка Вера сутулится сильно, плечи повисли вперёд — никого больше так не поносит.
Художник Алексей Слюсарь
Запыхается Тоська, пока на четвёртый этаж поднимется к бабушке. Четвёртый этаж пятиэтажки. Дверь коричневая, обтянутая искусственной кожей с заклёпками, вид не товарный… Бабушка откроет ей.
— Ой, Тосечка, заходи, заходи, моя девочка! Как ты, устала в школе? Ух, щёчки с мороза красные, как яблочки!
Бабушка треплет Тоську за щёчку, девочке это не нравится. Она раздумывает над словами матери, не может понять: любит ли её бабушка или просто делает вид из вежливости?
— Голодная? Я тебе сейчас яйца пожарю, хочешь? — улыбается бабушка, вешая на крючок Тоськину куртку.
— Хочу.
Тоська любит яйца и первое время забывает о том, что это главное блюдо бабушки. А потом, покончив с яичницей, вспоминает:
— Ба, а у тебя ничего больше нет?
— Ой, суп был, но ему уже четвёртый день. Если бы я знала, что ты придёшь, то приготовила бы! Мне одной много не надо, да и готовить я не любительница. Прости, Тосечка.
Бывали от бабушки и гастрономические сюрпризы в виде отварного картофеля. Баба Вера гордилась рецептом и старалась передать знания внучке:
— Все картошку просто так варят, без ничего, а я всегда добавляю при варке лук и морковь — так ароматнее. А потом толку её или кусочками ем, а лук и морковь выбрасываю. Ну-ка, попробуй! Вкусно?
Между вилками Тося протягивает «Угу», хотя разницы во вкусе не чувствует. Кажется, у мамы даже вкуснее — сливочного масла побольше, а у бабушки его будто и нет.
— То-то же! — говорит довольная бабушка. — Мама твоя так не умеет, она рецептов у меня никогда не спрашивала.
Пока Тоська ест, баба Вера убирает с плиты остывший чугунный утюг. Тося каждый раз поражалась — у всех уже давным давно современные утюги, из них даже пар идёт, а бабушка всё наглаживает этим древним мамонтом свои блузочки… Надо сказать, бабушка у Тоси умела выглядеть элегантно, со вкусом, и вещи хранила бережно. Изо всякого старья могла такую конфетку на себе соорудить, что Тося при виде её ахала — вот так бабушка! Дома на ней старушечьи халатики в цветочек, а на улицу строгие линии и цвета, но обязательно было в гардеробе у бабушки Веры нечто яркое: зелёный платок, например, или крупная брошь, или шляпка из фетра, Тоська такие шляпки видела только в фильмах о 20-х 40-х годах.
— Ба, купи ты себе уже нормальный утюг, это же ужас, как им можно гладить.
— Я им всю жизнь глажу и буду. Мне удобно, — возражает бабушка.
Она ни за что не признается, что на утюг нет денег. Есть сумма, отложенная на похороны, чтобы в случае чего не напрягать детей. Пенсия у неё минимальная, сыновья не помогали, а она и не просила, понимала, что им и так нелегко: у старшего, Тосиного отца, двое детей, живут в деревне, крутятся, продавая что ни попадя, и у младшего одна девочка, те вообще обитают в общежитии, в маленькой комнате, да ещё и с кавказской овчаркой. Все трое внуков забегали к бабушке по очереди и всех она встречала одинаково, никого не выделяя, не заводя любимчика.
— Говорю же — сердца нет у неё! — ворчала на этот счёт мама Тоси, — разве можно ко всем относиться одинаково? Разве можно ставить на одну ступень тебя, мою красавицу, и Катьку эту, тупейшую пробку, как мать её?
— Так Катька мелкая, мам, ей семь лет всего, как и Павлику нашему.
— Паша — мальчик, ему всё простительно. А вот и он! Сладкий мой! Ты почему такой грязный?
— Белобрысый, краснощёкий и чумазый Пашка влетел на кухню с выпученными глазами, скорчил рожицу сестре и, не глядя ни на кого конкретно, потребовал:
— Поесть дайте! Мы там с пацанами катакомбы нашли, будем в них пикник делать!
— Какие катакомбы, сыночка? Ты что! Иди сюда, оботру тебя…
Она набросилась на Пашку с влажной тряпочкой, но мальчик вырвался.
— Ой, мам! Хватит! Там просто дырка в земле, под плитами. Пацаны сказали — катакомбы. Собери мне еды!
Мама начинает суетно упаковывать в пакеты огурцы, сало, хлеб, сметает со стола нарезанную салями, которую жевала Тоська.
— Это моё! — возмутилась Тося.
— Хватит тебе! В большой семье не щёлкай, Пашеньку друзья ждут!
В комнате бабушки Веры висел на стене портрет: дедушка и она, молодые, ещё бездетные. Дедушка был очень красив: блондин с волевыми чертами и взглядом, уверенным в себе. В то время Бред Питт был ещё молод и Тоське казалось, что дедушка очень на него похож, даже ещё красивей. И бабушка: маленькая, скромная, с глазами навыкате, в которых затаилась тайна и грусть. Она была хорошенькой, хрупкой, смотрела с опаской на Тоську сквозь череду так быстро пролетевших лет, и девочке казалось, что в жизни бабушки не было особенного счастья, жила как получалось, чего-то ждала, чего-то боялась, не понимала зачем это с ней и почему, бабушке хотелось любви, ласки и света, но ничего из этого либо не случилось в её жизни, либо она упускала из виду те моменты, когда птица счастья присаживалась на её хрупкое, узкое, слабое и маленькое плечо. Птица обижалась, что её не замечают, не гладят, не хотят кормить… Она улетала от бабушки, просачиваясь сквозь неуверенные пальцы, как песок, и оставалось только ощущение утраты, пустоты.
— Любуешься? — усмехалась бабушка Вера, замечая, что Тоська неотрывно смотрит на портрет. — Видишь, и я когда-то была красивой, молодой…
Но Тося думала о другом. Любила ли кого-нибудь бабушка? Любит ли бабушка её? Хоть кого-нибудь?
— Бабушка, а ты дедушку любила?
Баба Вера сделалась серьёзной. Посмотрела мельком на красавца-деда, опустила взгляд на свои жилистые, с чёткими венами руки. Горбик на её спине сложился в крутую дугу.
— Нет. Не любила я его никогда. Я другого любила.
Тося такого ответа не ожидала.
— Но… Кого?
— Первого мужа, — скованно, тяжело сказала бабушка. — У нас ребёнок должен был родиться, а он поехал в Латвию с другом и там… В общем, он остался там. А я через два года вышла замуж за вашего деда. Он хорошим был, но не смогла я его полюбить.
— Но зачем же вышла замуж?
— Надо так было! Время другое было. А дед был хорошим, пока не заболел…
Тоська вспомнила, как дед, совсем лишившись разума, бегал за бабушкой с топором, как прибегала она к ним по осени ночью в деревню, босая, в одной ночной сорочке… А это между прочим три километра. Как папа ездил к дедушке на разборки.
В том, что бабушка когда-то была молодой и такой же стройной, как она сама, да ещё и модницей, Тоське приходилось убеждаться не раз. Бывало, оставалась внучка ночевать у бабушки и та ей всегда свежую, пахнущую морозом постель застилала. Замечала бабушка, что Тоська спит в чём попало: в той же футболке, что на улице носилась, или в майке, или вообще нагишом. А Тоське пятнадцать уже — девушка.
— Тосечка, а ночнушки есть у тебя?
— А зачем они? У нас только мама их носит — такие страшные, колхозные, бе!
— Девушка всегда должна быть элегантной. Я тебе сейчас покажу кое-что.
И бабушка полезла в свою кладовочку, где у неё была оборудована эдакая мини-гардеробная. Выудила она оттуда на свет Божий то ли платье, то ещё что, только у Тоськи язык не поворачивался назвать это ночнушкой.
— Комбинация! — прояснила бабушка. — Шёлк натуральный, потрогай какой гладкий.
Тоська надела, покрутилась перед зеркалом… Красота какая! Ткань струилась вниз одним полотном и, выточенная под грудью, подчёркивала все прелести, как надо сужалась в районе талии. Лёгкая, невесомая, такая приятная… Сохранилась идеально, видно, что относились к ней бережно. Хоть на подиум в ней!
— Нравится?
— Очень.
— Вот и спи в ней. Девушка — а ты уже девушка — всегда должна выглядеть элегантно, даже ночью, чтобы не переставать себе нравится.
— Ну ты, ба, даёшь… Не знала, что в те годы тоже могли одеваться красиво.
— Ещё как могли! Я их купила себе, когда была намного старше тебя, лет в сорок.
На следующее утро Тося спросила:
— А можно я её себе заберу? Тебе же не нужна?
— Конечно можно, — просияла баба Вера, — я тебе сейчас ещё одну найду, чуть попроще, но тоже красивую.
Впоследствии Тоська спала в этих комбинациях лет семь, пока не поправилась до 44 размера. Иногда она обращала внимание на подобные вещи на рынке, но мама морщилась:
— Ужас! Разврат какой! Что это за сеточки? Даже не думай! Получит у меня эта баба Вера, прививает тебе не пойми что! Сама шал*вой была, и тебя хочет такой же сделать.
Соберутся вместе две семьи обеих братьев и поедут куда-нибудь к речке на шашлыки. Бабушку они ни разу с собой не брали — бесила она невесток одним своим видом, неудобно было при ней сплетничать. Вторая невестка бабушки, Анжела, Тосина тётя, была злющей, как цепная собака женщина. Она считала себя красавицей несмотря на внушительный лишний вес, и красилась очень ярко, любила леопардовые лосины и кофточки цвета «вырви глаз». Иногда Тоська, уже взрослая, оглядывалась на прошлое и понимала, что тёте Анжеле было в ту пору всего двадцать пять лет… Натуральная бабина. Родила она Катю, единственную дочь, в семнадцать.
Катька егоза ещё та: крутится, хохочет, виснет с разбега на матери… А тётя Анжела глаза свои злые, с синими тенями, как сузит, как заорёт на ребёнка, подхватит что-нибудь с покрывала и ка-а-а-к врежет Катюхе… Та отбежит, поплачет, уткнувшись в лохматый бок их кавказской овчарки, и дальше «вредничать». Но со временем тётя Анжела выбила всё же у Катьки всю дурь и выросла девочка неразборчивой по отношению к мальчикам, полноватой, глупой и завершающей каждый прожитый день парой бутылок «пивасика».
На этих шашлыках у женщин сложилась традиция перемывать косточки бабе Вере. Занимались они этим когда мужья отходили в сторонку, погулять.
— Жлобина старая, для внуков ей нормальной еды жалко, — ворчала тётя Анжела, — твоих тоже кормит одними яйцами?
— А то! А недавно новинка вышла! Они недавно попросили меня испечь пирожков с тыквой, как у бабушки, понравилась им эта отрава, позорникам… Тьфу ты! С тыквой! Свинячий корм! Постыдилась бы! Я один в рот взяла и выплюнула.
Тоську так и подмывало спросить: бабушка хоть яйцами нас кормит, всех троих внуков, и пирожков этих самых с тыквой очень вкусных, между прочим, напёчет, бывало, целую гору, а вы что для неё? Хоть раз что-то хорошее для бабы Веры сделали?! Вы хоть замечаете какой ремонт у бабушки Веры древне-советский? Какая мебель у неё допотопная? Что телевизор у неё пузатый, старенький, дышит уже на ладан? Хоть раз поинтересовались не тяжело ли ей каждый день подниматься на четвёртый этаж?! А мы, внуки, замечаем! Даже Пашка, хоть и мелкий, жалеет бабушку и на рынок с ней ходит, чтобы помочь донести сумку! А я полы бабушке мою! А Катька, вон, окна ей на днях вымыла, ведь у бабушки больная спина! А вам только дай! Всё не так вам!
Когда Кате было восемь лет, дядя Саша развёлся с Анжелой. Три года прожил он с бабушкой, в благодарность за её заботу сделал ей простенький ремонт в квартире и купил новый телевизор. На радостях бабушка раз десять повторила Тоське историю о том, как они ездили с Сашей покупать этот телевизор и не уставала нахваливать пульт (вставать теперь не надо, чтобы переключить канал!). Второй сын совестился.
— Маша, — говорил жене Тосин отец, — я хочу матери купить холодильник, у неё так гремит старый «Зил», что на втором этаже у жильцов пол вибрирует. Деньги я отложил.
— Ещё чего! Только попробуй! Она нам ни копейкой не помогла, а тут холодильник ей! Давай сюда деньги, пока я не показала тебе «холодильник».
С большими скандалами папа Тоси отвозил бабушке деревенские продукты и катал мать по поликлиникам. Однажды Маша добилась того, чтобы свекровь отдала им деньги за бензин.
Дядя Саша съехал от бабушки к другой женщине. Тося впервые увидела свою новую тётю на собственной свадьбе. Лена хорошая была с виду, обыкновенная, лет сорока пяти… Вела себя скромно, улыбалась ласково. Тося сразу поняла — добрая. Это она по глазам выяснила, у Тоси была безошибочная способность чувствовать нутро человека по взгляду.
Совсем стара становилась бабушка. Все о ней забывали. Внукам не до неё — у самих подрастают дети, семьи строятся. Всех размотало в разные стороны, покинули внуки маленький бесперспективный город… Могли заехать раз в два-три года — на этом всё. Тоська однажды прибыла к ней с двумя сыночками, а у бабушки хлопочет по хозяйству тётя Лена. Тоська и не врубилась сначала в чём дело: стол накрыт, торт возвышается, в вазе свежий букет цветов… Оказывается, восемьдесят пять лет сегодня бабушке. Застыдившись, Тоська выбежала в магазин, купила первый попавшийся платок, конфеты, кофе… Вернувшись, заметила в коридоре новенький холодильник, потом заметила, что и шторы, и обои, и диван — всё новое. Заботилась о ней тётя Лена, относилась с человеческим теплом. И видно, что бабушка к ней привязана сильно — смотрит ласково, с любовью, доверием…
Через пару лет Тося узнала, что дядя Саша и тётя Лена забрали бабушку к себе после инсульта. Ухаживали за ней и сами, и при помощи сиделки. А мама Тоси только одно могла сказать на этот счёт:
— Это они специально делают, чтобы она квартиру на них переписала. Вот хитрые!