– Да ты, мое солнышко рыжее! Наконец-то! Хо-ороший! Держи-держи! Давай, давай, ну-ну…, – новорожденный теленок вчера никак не брал соску.
Лежал под лампой, не хотел вставать. Уж Катерина и поднимала его, и оглаживала. Ветеринар смотрел, укол сделал, но ничего не помогло. И сегодня Катя прибежала на ферму в пять утра.
Их сейчас у неё сорок. Сорок разновозрастных телят. Ясли, считай. А она их кормилица, врач и воспитатель, в общем – мама. Не одна она, конечно, но она – старшая.
Этот рыжий что-то хандрил. Вот и уговаривала его все утро Катерина взять соску, а как взял, так и счастье. Знать – выживет. Спасла молодого бычка.
Потом закрутилось: завтрак, подстилки, налила воды впрок, до следующего скорого кормления. Телята хулиганили, задирали друг друга, поднимали настроение.
Она тщательно мыла руки под рукомойником, стянула с крючка полотенце, вышла из телятника, вытирая руки. Посмотрела на небо, улыбнулась. Жарко будет.
Скрип. К ферме подъезжала телега, запряжённая белой лошадью. Лошадь шла медленно, сама по себе, хорошо зная свою дорогу. На телеге – Лешка, временно прикомандированный к телятнику старшеклассник, в пиджаке и спортивных штанах с лампасами.
Он спрыгнул на землю, поздоровался.
– Ты чего это раненько?
– Да так! Не спалось, – глаза забегали по земле.
Катерина щурилась, смотрела на него с лёгкой улыбкой. Ага… не спалось. Думал, что Юлька тут будет, Катина дочка.
Летом старшеклассники подрабатывали в совхозе, помогали родителям. Девчонки – на ферме, пацаны – в поле. Утром должна тут быть Юлька, ее очередь. Но Катерина переживала за рыжего теленка, сквозь сон слышала, что дочь пришла из клуба поздно. Вот и подорвалась сама. Пусть девчонка выспится.
На днях перепало ей от отца. Эх, сердитый был, саданул веревкой. Хотел по заду, а попал чуть ниже, растеклись по ляшкам красные полосы. А все потому, что привез её Лешка на мотоцикле домой поздно. Сидит за ним, а платье по самое «не хочу» задрано, чуть ли не до трусов.
А отец курил во дворе. Соскочила, шлем стягивает, руки подняла, а платье коротюсенько… Да ещё и хи-хи-ха-ха и поцелуйчики, отца не видят. А он рядом, в темени.
Всем попало, и Катерине тоже, за то, что платье это носить разрешает, за то, что шляется дочь допоздна, и за «хи-хи» и за поцелуйчики. Юлька выла белугой, Катерина обижалась за дочь. Чуть ли не в шалавы девчонку записал, а чего случилось-то? Да ничего…
Подумаешь, парень провожал, в щеку чмокнул. Ей ведь уж пятнадцать. Вспомнил бы себя! Он – после армии, а ей пятнадцать. Тоже три года ходили вместе, никак не могли дождаться восемнадцати. А в восемнадцать уж и Юльку родила, расписались скоренько. Привел он её в дом к матери своей. Так вместе и жили.
Вот и сейчас Лешка, конечно, тут из-за Юльки. Ох-ох, может и прав муж. Как бы не поспешили они со своей любовью. Школу хоть бы закончили! Акселераты!
– Тёть Кать, Вас в правление вызывают, – он вытащил из кармана сигареты, опомнился и спрятал скоренько назад.
– Это ещё зачем?
– Не знаю. Пал Саныч велел срочно явиться, даже сказал – пусть дела все бросает. Я думал, Юльке передам, – проговорился.
– Это чего я ему понадобилась вдруг? И так дел невпроворот. А ты вот что, не прохлаждайся. Накачай воды в бочку и печку затопи.
– Зачем печку-то? Тепло же.
– Не спорь, делай, чего говорят. А Юлька придет, телят в загон как выведете, вместе за сеном езжайте. Наташа тут побудет. Я говорила Гаврилову, он в курсе. Только дождитесь Наталью-то.
Лешка просветлел лицом – рядом с Юлькой он готов был горы свернуть.
Катя шла к дому и все думала о дочке, о Лешке, о том, что спешат они уж больно, поучиться б ещё. А ещё думала о том, зачем её Пал Саныч вызывает. Не было печали…
Одна тёлочка вчера уж больно плохо паслась, стояла неподвижно и, вытянув шею, смотрела на нее. Глаза такие болезненные, черные. Она мычала, просилась обратно домой. А сегодня как гулять будет? Надо б ветеринару показать.
И чего ей делать в правлении? Может совещание в районе? Так ведь не время сейчас, телят — новая группа. Глаз да глаз.
Она заскочила домой. Дом их с дороги открывался всегда внезапно. Огороженный невидимым проволочным забором, он стоял немного с краю, чуть ближе к реке, чем ряд остальных домов. Поэтому и двор его был шире, просторней, а река Толока ближе. Казалось, окна его смотрят на всех с особым добрым прищуром, с каким старушки глядят на внучат, узнавая в них что-то своё.
Двор и огород у них всегда ухожены. Теперь уж три хозяйки, считай: сама Катерина, свекровь и Юлька. Сынишку, четвероклассника Федьку в расчет можно было ещё не брать, хотя и он уже мог почистить коровник, помочь отцу по двору.
Жулька, дворовый пёс, завилял хвостом, заплясал у ее ног.
– Ууу, радость моя, кормили ли тебя?
Цветастая юбка работящей ее свекрови уже торчала на огороде, а дома Юлька пекла блины.
– Чего ты, мам?
– Да в правление вызывают. Жульку кормили?
– Да, давала. Зачем это в правление? – Юля стояла спиной, переворачивала блин. Катерина сняла кофту, натягивала поверх платья выходной пиджак, стряхивала голубую шелковую косынку.
– Не знаю. Лешка твой сказал. Прискакал уж. Юль, там телочка жёлтая, двадцать третья, присмотри, как гулять будет. Не понравилась она мне вчера – мучилась, а не паслась. И за сеном с Лешкой поезжайте, он в курсе.
– Ладно, мам. Поди блинчик съешь. Федька скоро тоже проснется, ходил уж.
– Да пусть дрыхнет, чего ему. Пока он спит, забот о нем меньше, а так… Ныряют ведь, вся я извергалась, – Катерина присела за стол, обмакнула блин в домашнюю сметану, быстро засунула в рот, – Вкуушшные, – с набитым в рот горячим блином, прошелестела, – Майку-то выгнали?
– Даа, конечно. Бабушка выгнала…
– Юль, вы там с Лешкой-то не надурите чего… Пока отца-то нет.
– Ну, ма-ам! Ну, сколько можно. Сказала же, ничего такого…, – Юлька не любила эти разговоры, стеснялась, закрывалась.
– Да я так. Смотрю – на крыльях парень летает, вот и… Ладно, – Катерина встала, подошла к крану, умылась и, повязав косынку, направилась в правление, – Пойду. Чего Пал Санычу надо? Узнаю…
Но перед этим заглянула в огород к свекрови, обсудили хилые в этом году всходы морковки и распланировали подкормку клубники.
– Мам, чай устала? Спина-то как?
– Да ничёго седня. Вчера вот шибко стрельнуло, так ведь я сразу ее спиртом-то натерла.
Со свекровью Катерине повезло. Робея, пришла она первый раз в этот дом, когда шёл ей шестнадцатый год. А потом уж и без Николая бегала к будущей свекрови – помогала. Николай был суровый, неразговорчивый, с матерью не откровенничал, а щебетунья Катя сразу свекрови понравилась, хоть и казалось, что уж слишком простоватая, открытая и по молодости глуповатая девчонка.
Но об этих думах свекрови Катя даже не догадалась. Понимала только, что свекровь у нее немного другая, не похожая на ее мать. Она, несмотря на все свое спокойствие, останется хозяйкой в доме до тех пор, пока будут у неё силы. И даже суровый её муж, Николай, прислушивается к мнению матери. А было матери уже семьдесят пять лет, Николай был третьим, поздним ребенком.
К правлению пошла пешком, хоть село их было и большое, идти было далековато, на другой его конец. Шла, здороваясь на все стороны, замечала перемены во дворах. Вон, Самарины забор новый поставили, красивый какой, в бирюзу. Ивановы мотоцикл поменяли, новый стоит, люлька современная.
А у правления – газик. В раскрытой дверце его – незнакомый шофер. Она поднялась по широким цементным ступеням, потянула дверь с тугой пружиной и тут дверь подалась – навстречу ей выходил мужчина в черном костюме и галстуке. Поздоровались. «Райкомовский» – подумала Катерина.
Лучи солнца освежили серые стены правления, Катерина постучала в председательскую дверь.
– А, Левина, заходи.
Пал Саныч сидел за столом в светлой рубахе, озабоченный и строгий. Потная лысина его поблескивала.
– Садись, Катя! – он подошёл к окну и задвинул штору, прикрывая кабинет от солнечных лучей, – Опять жара. Спалит все, к чертям, – и, обернувшись к Катерине, – Как вы там, телята как?
– Да, хорошо все пока, Пал Саныч. Только врача по полдня порой ждем. Как бы ускорить его чуток, а? И цистерну бы нам под воду, говорила же я. А ещё лампы инфракрасные вы обещали. Когда будут?
– Ну, затараторила, затараторила… Погодь ты с цистерной. Тут вот какое дело, Екатерина, – он выдержал паузу, – Есть решение послать тебя в санаторий на двадцать четыре дня, как передовика, как лучшую телятницу. Все бесплатно. Райком путевку выделил. Курорт, море, – мечтательно произнес он, – А дорогу колхоз оплатит. Вот, держи, – и он через стол протянул ей голубую бумагу с пальмой на первом листе.
Катерина машинально взяла, ничего толком ещё не понимая.
– А билеты на поезд вечером у Завьяловой возьмёшь. Она там у себя на станции купит, деньги ей Валентина уже выдала. Отдохнёшь, наберёшься сил там. В субботу отьезд, три дня тебе на сборы. Ступай.
Катерина встала дошла до двери, разглядывая путевку, а у двери остановилась, обернулась.
– Вы чего? Зачем вы меня отсылаете? У меня ж группа новая. Не могу я.
– Можешь, можешь. Наталья за тебя останется и девчонки там есть у вас, справятся и без тебя. А попросят – дадим ещё помощников. И не спорь, Екатерина, не порть мне нервную систему. Ступай, собирайся…
– Да не могу я! – она чуть ли не топнула ногой, – На месяц почти! С ума сошли. А дети? У меня ж дети! А хозяйство? Корова у меня…
– Я Николая твоего в дальние поля в этот месяц не пошлю. Нечего там делать будет ему. Свекровь присмотрит за детьми… Чего ты мне, Катерина, нервы делаешь! Райком сказал – обеспечить, вот я и обеспечиваю отдых передовиков. Ты когда последний раз в отпуске была? Ага, не помнишь? Вот и отдохнёшь. Деньги Валентина тебе уже приготовила за отпуск и за прошлый месяц, там приличная сумма, хватит тебе. Да и зачем там деньги, кормят, поят… раскинь крылья на песочке, да и лежи себе. Не понимаешь ты своего счастья, Катерина! Ведёшь себя, как элемент несознательный.
– Да какое счастье? Я изведусь там вся! Ну, давайте Люсю Герасимову отправим, она же тоже передовик.
– Не может Люся, на операцию ложится?
– На какую?
– На такую! Не морочь мне голову!
– Тогда этого … Кузьменко. Он мужчина, ему можно, у него и дети выросли уж.
– Нельзя Кузьменко, он по возрасту уж скоро пенсионер…и вообще, Левина, иди отсюда. Хватит уже начальству перечить! Сказано – отдыхать едешь, значит – едешь! Все оформлено уже на тебя. Уже в райком документы уехали. Машину до вокзала в город дам. Иди уже… И–ди! – он грубо и резко махнул рукой, и уже сквозь дверь Катерина услышала, – К Валентине загляни за деньгами.
Бумажку хотелось закинуть за забор. Катерина шла и злилась именно на эту бумажку. Какой отдых, когда самая работа? Да и дом на кого она оставит? Как муж посмотрит на это? Тоже – вопрос.
Катерине стало жарко от этой нервозности, душно. Она сняла пиджак и платок. Коса её слегка растрёпанная, с выбившимися пушистыми локанами, била по спине. Утром она волосы не убирала, занималась этим уж после утреннего кормления.
А ведь это – мысль. Сказать, что муж не отпустил, да и все. Хотите семью развалить? А?
Она уже в лицах представляла, как будет отпихиваться от этой поездки. Никуда она не поедет. Глупости все это. И не устала она, от чего отдыхать-то? От детей? От мужа? От жизни самой отдыхать, получается…
Только Колю надо подговорить, чтоб встал за неё горой. Мол, не отпускаю жену и все.
С этими мыслями Катерина как-то успокоилась. Вот вечером Коля приедет, поговорят, да и побежит прямо домой к Санычу, скажет, что не поедет ни на какие моря.
Дома была одна свекровь, и та спала. Она всегда вставала рано, сразу шла к корове и на огород, а потом отдыхала. Блинчики уже были начинены творогом, прикрыты на столе большим блюдом. Жульки во дворе не было, значит вместе с Федькой уже на реке. Нет, надо сыну с утра задания давать, а то совсем разленился.
Катерина сняла пиджак, проверила разобрались ли с молоком. Решила выпить чаю, да идти на работу через реку. Крюк, конечно. Но надо было проведать ребятню, постращать. Дети нашли себе развлечение – они ныряли с веток деревьев, с мостков. И запретить – не запретишь, лето же, жара, и страшно за них.
Проснулась свекровь, вышла на кухню.
Она отодвинула мешающую ей миску, села за стол боком, привалилась к стене, чинно сложила на коленях свои сухие руки.
– Ты подумай, опять прихватило. Кажин день прихватыват. Не разогнусь, думала. И спирт не помог. Еле встала сейчас.
– Ну, говорила ж я, не ходи на огород, а ты … Я б сама.
– Так я все сделала, всю морковку прошла. Уж во дворе стукнуло-то.
– Мам, говоришь тебе говоришь…
Свекровь заметила, наконец, что невестка расстроена чем-то иным.
– И чего там, в правлении? Чего звали-то?
– Даа, – Катерина махнула рукой, – Ерунда какая-то. На курорт меня отправить хотят. Удумали! А я не поеду.
– На курорт?
– Да! На море на целый месяц. В Сочи.
– А денег-то где взять?
– Так оплатят все, путевка в санаторий от райкома, а поезд – от колхоза. И отпускные давали, только я не взяла. Не поеду я.
– Ооплатят? – свекровь задумалась, – И кормить там будут чё ли?
– И кормить, и поить, и лечить даже. Вон, – Катерина взяла с комода путевку, – Тут все написано, – громко хлопнула путёвкой по клеенке стола.
Свекровь взяла путевку в руки.
– Нут- ка, там у меня очки-то дай, а то я пока встану…
Катерина протянула ей очки. Свекровь натянула их на нос и долго читала, рассматривала путевку со всех сторон. А потом подняла на неё глаза и неожиданно выдала:
– Поезжай.
– Чего-о? – Катерина уже надела рабочие калоши. Услышать такое от свекрови она не ожидала.
– Поезжай, говорю. Съездий, отдохни, подлечить. Вон тут какие процедуры написаны. И кости лечут.
– Мам, ты чего? Никуда я не поеду! Как вы-то тут без меня? Вон, спина твоя… Телята мои как? Я придумала уж, – она повязала белую косынку, – С Николаем договорюсь, он скажет, что не отпускает одну, что боится за меня. Пусть ищут кого другого. Нашли тоже … дурочку.
Свекровь молчала, разглядывала путевку.
Катерина побежала на реку. Оттуда тянуло прохладой, шуршали стрекозы, доносились голоса ребятни. Она приструнила, поругала мальчишек. Поручила Ивану, парню старшему за ними приглядывать. Жулька тоже купался, увидел ее, обрадовался, выбежал и обрызгал. А потом послушно лег, уткнул нос у свои лохматые лапы и, вздохнув, затих.
Шла от реки, встретила Любу с малышом, мать одного из пацанов, та тоже обещала за мальчишками присмотреть. Платье Катерины было влажное и она подумала – как хорошо бы было поплавать так, как в детстве, но она уж и забыла, когда купалась. И купальник уж не помнит где, да и мал, скорее всего.
Скорей бы уж Коля вернулся. Он с детьми построже.
Настроение было хорошее, летнее, вот только мысли об этой путевке вмиг расстраивали. Ну, да ладно. Справится как-нибудь – откажется.
День проскочил в работе. Вернулась, когда мать уж накормила Николая, а вместе с ним и детей.
Николай был усталым, молчаливым, а Катерина, как всегда, щебетала. По мужу соскучилась. А когда начала рассказывать ему о путевке, о председателе, поняла – знает.
Он молчаливо пил чай с вареньем, и не понять было, поддерживает он ее идею– не отпускать или нет.
– Коль, ладно? Скажешь, что не отпускаешь, да и все.
– Не получится, – ответил муж.
– Чего это?
– Приезжал ко мне уполномоченный. Говорили.
– И чего?
– Пообещал я, что препятствовать не буду. А то, говорит, эксплуатация женщины в семье получается.
– Какая…какая эксплуатация, – Катя аж задохнулась от досады, – Коль, чего ты?
– Я думал. Думал и решил, что справимся мы без тебя. Юлька меньше шляться будет, Федька на огороде бабке поможет, хватит ему бездельничать. Да и на ферме без тебя обойдутся. Поезжай.
– Не поеду я! – Катерина разревелась, – Не поедууу…
А вечером, когда лег уж муж, свекровь, замешивая тесто на утро, её успокаивала:
– Съездий, Кать. Посмотри на людей, на мир. А то вот так всю жизть таскаешь себя таскаешь…и в девках и в бабках все одно. Я б сейчас, знаешь, годков бы вернуть, на край света б поехала. Да уж поздно. Все изжито, все перешло в других, перегорело и ничего не манит. А ты съездий…
– Да куда? Боюсь я…
– Молодая, справишься. Плохих людей сторонись, да себя блюди. А люди, они ж везде – люди. И добрые есть, и злые. Не была я далеко-то, но мне кажется именно так и есть.
Свекровь роняла слова не спеша, плавно, и руки её замешивали тесто. И было в её руках нечто успокаивающее.
Не была далеко и Катерина, но начала собираться.
– Мам, ты куда поедешь? – Федор с матерью никогда еще не расставался.
– На море, сынок?
– А мы как же?
– Ох…, – Катерина и сама не знала – как?
– Дайте, мама отдохнёт, – ответила свекровь, – А мы и сами управимся.
Пробежали три дня, отмеченные совсем не сборами на курорт, а тем, чтоб близким в её отсутствие облегчить жизнь.
Она затеяла уборку в телятнике, расписала все задачи телятницам наперед, измучила Пал Саныча, и тот все же доставил ей цистерну. А дома готовила полуфабрикаты, убиралась, торчала до темноты на огороде, убирала сарай.
А потом вздыхала, что так и не успела покрасить забор. Колю не просила, ему и так нелегко придется тут без нее. Ох!
В последний день достал Коля с чердака пыльный коричневый чемодан с железными углами, и со слезами на глазах Катерина начала собираться.
Как они без неё?
***
За окном вагона стеною стоял лес, мелькали станции. Катерина сидела у окна, сложив руки на столе, как школьница. Чемодан стоял под полкой, он никуда не денется, а вот сумку с документами она держала при себе – мало ли. Полка её верхняя, но нижняя ещё пустовала. А напротив – семья с мальчиком лет четырех.
Катерина рада была, что тут ребенок, он вносил некую разрядку в атмосферу. Она уже успела поговорить с ним, узнала у его матери, что едут они тоже на море и очень обрадовалась.
Катерина, конечно, представляла, что море – это не озеро, но ей казалось, что люди, которые едут на море, обязательно будут где-то рядом и обязательно будут видеться.
Она так и сидела в выходном своем черном пиджаке и цветастом платье. На плечи был накинут шелковый платок. Деньги были надёжно спрятаны. На станции в уборной проверила – деньги хрустели сквозь трикотаж белья. Очень удивилась она, когда мама мальчугана прямо в открытую достала кошелек, покупая сыну мороженое, которое пронесли по вагону, а потом просто положила кошелек на стол на некоторое время, совсем не заботясь о том, что деньги могут украсть.
Нет, Катерина будет осмотрительней, лишнего не потратит. Постарается привезти обратно побольше денег, себе абсолютно ничего лишнего покупать не будет. У неё же дети…
Вспомнила о детях, о семье и опять загрустила.
Председатель машину дал. Они долго добирались до городского вокзала, дорога пылила, все устали.
Николай провожал до вагона. Она уж в тамбуре была, когда он быстро и как-то вскользь сказал: «Осторожней там». Лёгкая улыбка тронула её губы при воспоминании об этом. «Осторожней там» – это сколько ж заботы в этих его коротких словах!
Часа через два на станции рядом с ней приземлился пожилой мужчина с бородкой. Считай, дедушка.
– О! Повезло мне! С такой приятной барышней соседствовать буду! Но, уж простите, артрит не позволит уступить Вам низ.
– Что Вы! Не надо. Я наверх сейчас быстренько залезу!
– Боже, какой приятный у Вас говор! Вы, верно, с Вологодчины?
– Оттудова! А как Вы угадали?
– Так ведь опыт жизненный у меня большой, барышня. Позвольте представиться – Антон Фомич.
– Катерина, Катя просто… Вы может к столу?
– Нет, сидите-сидите. Вами любоваться можно. Я вот только сумку уберу.
Ехали дружно. Поговорили о вагоне, об удобствах, о местах, которые проезжали.
Катерина в туалете посмотрела на себя в зеркало. Настороженное, слегка напуганное, но красивое лицо. Пухлые темные губы, прямой нос, кудряшки выбивающиеся на висках и лбу. У неё были тяжёлые вьющиеся волосы, сейчас они были убраны в пучок.
Катерина понимала – собой она очень хороша. Уже поймала взгляд проходившего по вагону мужчины. Курсанты, совсем мальчишки, открыли перед ней дверь тамбура, шутили один над другим, что, мол, «за красивой женщиной приударить решил». Шёл Катерине всего-то тридцать четвертый год.
А она мечтала: сюда бы Юльку. Нашла б жениха– курсанта. А то все горюем, что девчонки за местных замуж выскакивают, да и остаются в том же колхозе, а что сделали они для того, чтоб познакомить с такими вот – подтянутыми коротко стриженными парнями военными? Вспомнился патлатый Лешка, неплохой, в общем-то парень, но стало опять грустно.
И куда она едет одна?
Антон Фомич вскоре лег спать, и Катерина забралась наверх. Сняла только пиджак, придержала платье, когда лезла. Брюки она не носила, и взять с собой ничего такого не догадалась.
Сумку привязала к руке и спрятала под подушку. Вроде, кругом хорошие люди, но по вагону уже прошли цыгане, торгующие пуховыми шалями и нарядными платками. Катя подумала, что, если б ехала она обратно, купила бы свекрови шаль с голубыми розами. До того хороша!
Желание вернуться домой её не покидало. Вот был бы тут хоть Федька, полазал бы по полкам, была б тогда цель – показать ему поезд, море, другую жизнь. А ей-то одной зачем это? Но шёл уже первый день дороги. Отбыть бы уж скорее это наказание как-нибудь…
Но пока было даже интересно. Она приглядывалась к попутчикам. Многие женщины – в штанах и шортах. Удобно им, не надо подол держать, когда лезешь наверх, не надо прикрываться, когда просто лежишь на полке. Даже старушек видела в штанах. Смешно, конечно, но удобно.
Усталость последних дней и монотонное постукивание колес сделали свое дело. Катерина проспала до вечера. Проснулась от страха – сумка! Сумка была на месте.
– Спускайтесь отужинать, Катенька, – приглашал Антон Фомич. Хотел угостить, но когда Катерина вывалила свои припасы, тщательно уложенные свекровью, поразился, – Да Вы, голубушка, никак на месяц запаслись!
А тут и курочка запечённая, и пакет с пирогами, и чашка с квашеной капустой, и сальцо домашнее, и сметана.
И такой душевный был этот старик, что Катерина с ним вечером разоткровенничалась. Рассказала о своей жизни, о телятах, о том, как не хотела ехать она на море, как отказывалась, и как все же заставили ее…
Антон Фомич, подумав, сказал фразу, которую вспоминала она и потом, там, на морском побережье:
– У Вас, Катя, теперь есть выбор. Один из двух – страдать, что едете и думать горестно о своих оставленных дома, тем самым сделав отдых безрадостным и тоскливым, или постараться получить истинное удовольствие и наслаждение от поездки. Вот и подумайте. Ведь и близкие Ваши хотят, чтоб Вы отдохнули. Выбор за Вами.
Утром пейзаж за окном изменился. Поразили поля в подсолнухах, бескрайние, уходящие за горизонт. Дерево закончилось, сплошные кусты и крашеные белым домики в селах.
– Саманные, глиняные, – пояснил Антон Фомич.
– Ну, надо же! – поражалась Катерина и вспоминала свою деревню – деревянную.
Пробегали большие города со множеством людей. Таких летних, раскрепощенных, одетых легко, открыто, и совсем не так, как одеваются у них.
Так в дороге привязалась Катерина к соседу-старичку, что когда он выходил, когда прощались, расплакалась.
– Неужто не увидимся больше?
– Не увидимся, Катенька. Такова суть дорожных знакомств. А мне ведь купили билет на самолёт, а его сдал и поездом… как раньше с женой. Вот и хорошо, и правильно сделал, такая славная у меня попутчица. Попутчики, Катенька, не исчезают бесследно. Я буду Вас помнить, а Вы– не забывайте старика. Совет Вам дам стариковский, можно? – Катя кивнула, глаза ее почему-то слезились, – Благодарите судьбу за эту поездку. Нет, не за то, что побываете в новом месте, и даже не за то, что увидите море, а за то, что вернётесь домой совершенно другим человеком, с новым взглядом на жизнь. А Вы обязательно вернётесь с новым взглядом, я уверен.
– Антон Фомич, мы все обо мне говорили, а Вы-то куда едете?
– А я домой. Возвращаюсь я, Катенька. Тут малая родина моя. Мать тут похоронена, жена. Потянуло вот в края родные, – он вздохнул.
Они тепло попрощались. Она видела, как сутулая фигура его растаяла в вокзальной толпе.
Поезд двигался дальше.
– Море! – крикнули в вагоне. А Катя давно смотрела на эту гладь, но только сейчас поняла, что смотрит на море. Ей казалось, что это небо, уходит куда-то вниз, под холмы. А это было море …
Катерина смотрела во все глаза, затаив дыхание. И только когда скрылось море за мелькающими домами, выдохнула. Она и не представляла себе никогда столько воды. Мелькнули яркие разноцветные от зонтиков кусочки пляжа, наполненные людьми. Вон оно как! Море и на поезде не объедешь скоро!
И это впечатление от колоссальной величины водного пространства стало первым огромным её впечатлением.
А вскоре вышла на станции Лоо и семья с мальчиком. Катерина ехала до Сочи.
***
– «Орджоникидзе», «Приморье» «Золотой колос», «Победа», Орджоникидзе», «Приморье» «Золотой колос», «Победа»,– услышала Катерина на вокзале.
Ей нужно было в санаторий «Золотой колос». Женщина с табличкой громко собирала отдыхающих на автобус в этом направлении. И опять – море за окном, аж захватывало дух. Приехали к длинному зданию этажа в три. Катерина задрала голову.
– Золотой колос ! Выходим!
Катерина действовала по инерции, куда все, туда и она… Зашла в хол, притаилась, держа чемодан.
– Впервые что ли? – улыбнулся мужчина, – Поставьте чемодан-то, тяжёлый же.
Катерина кивнула, но чемодан не поставила. Она пребывала в каком-то странном состоянии. Основную тяжесть её чемодана составляли продукты, вес которых поубавился в поезде. Одежды у неё было совсем немного. Чемодан ей не мешал. Из зеркала, из-за спин людей в цветастых рубашках на распашку и лёгких сарафанах, смотрела на нее немного испуганная светлая девушка в черном пиджаке, цветастом платье, с длинной густой косой.
И вот их уже размещают по комнатам.
– Ваш номер триста двенадцать. Третий этаж, – протянули ей в руки номерок с ключом, – Туда уже соседка заселилась.
Легко поднялась, огляделась, нашла номер 312. Постучала, никто не открыл, она сунула ключ в замочную скважину.
Просторный номер. На самом деле в большинстве здравниц того времени номера были довольно скромные с удобствами на этаже. Но Катерине показалось, что номер великолепен.
Две кровати, возле одной уже стояла раскрытая сумка, на покрывале беспорядочно валялись цветные наряды, на тумбочке расческа, блестящие золотом наручные часики и ещё что-то.
Катерина присела на соседнюю койку, разглядывала свое новое жилище. Красиво, даже картины висят над кроватями. И тут она услышала воркование за окном. На балконе прямо по столику ходили голуби.
Она приоткрыла балкон, голуби лишь слегка посторонились, вспорхнули и вернулись обратно. Катерина вернулась к чемодану, взяла хлеб, раскрошила хлеб по широкому бордюру. Голуби готовы были есть даже с рук. Она никогда не видела таких смелых птиц.
– Хорошие вы мои! Ну, надо же…и не боитесь меня?
Она вспомнила своих телят. Как там слабенький бычок, как рыжуха?
А потом она посмотрела вдаль. Солнце уже было высоко. Рядом с корпусом росли магнолии, пальмы и извилистые лианы. А сбоку виднелось море. Странно замирало сердце, темно-бирюзовая вода тянула, звала к себе, но Катерина не знала, можно ли сейчас туда пойти.
И что дальше? Какие тут правила? Когда же ей расскажут?
Надулась парашютом тюль, в комнату кто-то зашёл. Катерина ещё не успела выйти с балкона, как туда заглянула женщина небольшого роста, плотная, с короткой стрижкой в длинном полосатом халате с большой соломенной шляпой в руках.
– Здрасьте! Ну, вот и соседи на месте, – она глянула на птиц, – Ты с ума сошла! Зачем ты их прикармливаешь, они же весь балкон загадят.
– Да? – Катерина растерялась, – Так я вымою. Тряпку б мне.
Женщина вернулась в комнату, сняла халат, осталась в красном купальнике, стянула лифчик, стоя спиной к Кате, переодевалась.
Кате стало неловко, она пошла было к двери, но женщина уже чем-то прикрылась, обернулась к ней.
– Я Тамара, а ты?
– Катя.
– Привет, Катя. Ты одна тут, или с кем?
– Я… я одна.
– Ну, вот и ладненько. Знать, подружимся. Я в душ пошла, не хочешь тоже?
Катерине давно хотелось ополоснуться, ещё с пыльной дороги до поезда, но она почему-то покачала головой отрицательно. Было неловко. Только в спину спросила:
– А до моря можно я дойду?
– Иди, кто ж мешает? Только пекло сейчас самое и обед с часу. Не опаздывай.
Катерина сняла пиджак и пошла к морю. Казалось, вот оно – лишь руку протяни. Но все же дорогу пришлось спрашивать. Извилистые ухоженные дорожки вокруг многочисленных построек совсем её запутали.
И вот он – пляж. Масса людей, детей, загорающих, купающихся. Она аккуратно обходя лежбище, удивляясь людской наготе, дошла до кромки моря. Остановилась, охватила взглядом морское пространство, бирюзовые волны. Пена и блеск волны притягивали и не отпускали взгляд. Море казалось живым, словно своим шепотом разговаривало с ней.
Она посмотрела по сторонам. Все в купальниках, но вот какая-то женщина купает малыша прямо в платье. Катерина сняла туфли и зашла в воду. Камни немного кололи ноги, но стало так хорошо. Захотелось махнуть рукой на то, что она в платье и поплыть по его волнам. Но вспомнила, что в белье зашиты деньги, огляделась стыдливо, как будто кто-то мог прочесть эти её мысли.
Она хорошо плавала, детство ее прошло у реки. Но семейная жизнь так закрутила, что с ее началом она ни разу и не плавала в их реке. Только ноги и болтала, когда белье полоскали.
Может не так уж и тоскливы будут эти двадцать четыре дня, если рядом такое море? Сюда бы детей! Сюда бы Колю. Даже интересно как бы из-под бровей смотрел он на пышнотелых оголённых дам? Катерина мягко улыбнулась своим мыслям. А вот мама и свекровь в контексте этом не представлялись никак. Не их стихия, уж точно.
И так стало жаль, что нет у нее купальника!
На обед она все же опоздала. Вернулась из столовой соседка, разморенная, наевшаяся. Она потянулась, медленно, не снимая одеяла повалилась на свою койку.
– Полежать хочу. А надо к врачу. Тебе сказали куда тебе на прием? – она держала перед собой зеркальце, разглядывала себя, оттягивала кожу под глазами, мяла щеки, покусывала губы.
– Нет, – Кате ещё вообще никто ничего не говорил.
– Скажут… Ты замужем?
– Да?
– Эх, не повезло мне опять. В прошлом году вообще со старушкой поселили. А я вот совершенно свободная женщина. И тебе рекомендую быть тут свободной.
Вскоре прибежала медсестра, сунула ей бумаги, велела совершить обход по врачам. Врачей Катерина не любила, обращалась редко, но надо было идти, исполнять принудительный санаторный долг.
Она узнала где душевая, надела свое лучшее светло-зеленое платье и направилась по врачебным кабинетам. Оказалось, что жизнь тут не такая уж и спокойная. Ей назначили физиотерапию, массажи, лечебные ванны и души, ЛФК и ещё что-то…
– Айда, на танцы, – звала Тамара вечером.
– Зачем?
– Странная ты, Катерина. На танцах танцуют, вообще-то. Пошли…
– Не-ет, я лучше тут посижу.
Тамара натянула белые брюки в обтяжку, просторную бирюзовую кофточку. Выглядела она очень красиво, Катерина залюбовалась.
– Красивая Вы!
– Ты чего выкаешь-то! Ещё не хватало! В старухи меня записала что ли?
– Ну, что Вы…то есть ты… Совсем наоборот.
– Вот-вот. Я может личное счастье сюда строить приехала. У меня всё ещё впереди! Так и знай.
Катерина улыбалась. Она была совсем не против. На танцы в соседнее село бегала Юлька, дочка. А ей, матери двоих детей, разве можно?
Но вскоре за окном грохнула музыка, зазвучали гитарные струны. Оказалось, что танцы прямо у них под окнами, под балконом. Катя вышла на балкон, наблюдала. Там танцевали и старички, прыгали дети. Танцы морского курорта отличались от танцев в из селе, где из взрослых – одна начальница клуба.
Там, в толпе, она нашла и Тамару. Ей явно было одиноко. Катерина натянула свое зеленое платье, заперла комнату и спустилась вниз. Соседка сразу повеселела.
– Потанцуем?
– Давай, – кивнула Катя.
Музыка звучала веселая, немного кружила голову. Они взялись за руки и весело двигались. Искристо переливались бусы на груди Томы. Разговаривали, почти кричали сквозь грохот музыки.
– А ты молодец! Красиво танцуешь! Где работаешь-то?
– Я – телятница.
– Это доярка что ли?
– Нет, я с маленькими телятками. А ты?
– А я бухгалтер на сельхозтехнике. Я эту путевку еле выгрызла в этом году. Не хотели давать, гады. А я им говорю, а кто тут у вас двадцать лет горбатится, а?
– А я не хотела ехать, – Катерина приставляла ноги, отплясывала, было весело, так давно она не танцевала.
– Как это – не хотела?
– Не хотела. Просила председателя, чтоб кого другого послали, а он упёрся. А у меня ж дети…
– Так и у меня сын. Но я люблю тут отдыхать. Очень люблю.
Музыка резко оборвалась, и полилась медленная проникновенная мелодия. Катя и не поняла в чем дело, когда ей руку протянул симпатичный мужчина в белой рубашке, каких тут на мужчинах было очень много.
Она растерянно смотрела на его руку, в глаза. Что он просит?
– Разрешите?
И тут она догадалась – её приглашают на танец.
– Ой, нет-нет,– замахала обеими руками, – Я не пойду. Вот, Тамара…, – и она подтолкнула соседку.
Мужчина не посмел отказать, повел на танец совсем не ту. А Катерина зашла на крыльцо здания, облокотилась на резные перила.
– Устали танцевать? – спросил кто-то сзади. Она оглянулась.
– Немного, – ответила чернобровому красавцу.
Он курил. Сигаретка его в темноте то разгоралась, то совсем гасла. Она на него не смотрела. Он докурил, бросил окурок в урну, встал рядом с ней, тоже облокотился.
– Какая у Вас коса. Давно таких не видел.
– Ох, все хочу обрезать, да муж против.
– И молодец, прав. Была б у меня такая жена, я б тоже не позволил.
– А Вы не знаете, где тут почтовый ящик? Мне письмо отправить надо.
– А тут почта недалеко. Может прогуляемся? Покажу … все покажу, – и сказано это было как-то нехорошо, приторная слащавость звучала в голосе.
– Нет-нет. Я сама, спасибо, – и она быстро вышла на площадку, села на скамью недалеко от танцующей с партнёром Тамары.
А когда танец закончился, прошептала:
– Я в комнату, Том, ладно?
Она ещё долго стояла на балконе, наблюдала за танцующими, видела, что Тома так и продолжает танцевать с тем мужчиной, и, похоже, она счастлива.
А наутро Тамара ей внушала:
– Ты красивая, Кать. Посмотри, как заходили мужики вокруг тебя. А ты себя не ценишь!
– Чего это не ценю? Просто он меня напугал.
Но, в принципе, Катерина была согласна. Кто она для мужиков у них в деревне – Колькина жена, для молодежи – Юлькина и Федькина мамка. А здесь она сама по себе, просто – женщина. Ещё совсем молодая, стройная, красивая и сильная.
– Том, а тут продают купальники?
– Ты чего, без купальника что ли?
– Угу
– Ну, ты даёшь, девка. На море ехала, и без купальника. Найдем! После процедур сходим в одно место. А вечером у меня свидание!
Купальник они выбрали. Синий с белым, он очень подошёл к глазам Катерины. А потом Тамара долго примеряла новые сарафаны и платья.
– Ну- ка и ты прикинь, прикинь! Мне мало и по полу, а тебе нормально будет.
– Да нет, зачем? Я ж не буду покупать.
Но надела, сдалась. Белое легкое платье было почти по щиколотку, узкое в талии, солнцем подол.
– Катюха! Кать! Дура будешь, если не возьмёшь. Смотри, королева же!
И правда, платье как будто шито было на Катерину. Совсем другая она в нем. Роскошная, богатая и невероятно красивая. Но сняла … вернула продавщице.
– Куда я в нём ходить-то буду?
– На пляж. Да куда хошь. Ещё вот эту шляпу….
– А в деревне? Я ж весь репей подолом пособираю. А про шляпу все сразу скажут – чучело огородное.
Не купила, но все вспоминала и вспоминала себя в зеркале в этом платье и шляпе. Жалела, но убеждала себя – не для неё эта жизнь, не для неё такая одежда. Что муж скажет, если покажет она ему такую покупку? А свекровь…
Она писала письма домой очень часто. Описывала все подробности.
» …Вчера купила я купальник. Прости, Коль, не удержалась. Но ведь тут процедуры в ваннах, а там купальник нужен. А ещё тут море, и очень жарко. Такой жары у нас не бывает, так искупаться хочется. Я купалась вчера, Коль. А волны качают, как будто на перине огромной сидишь. Я все жалею, что вас рядом нет. Вот бы детей на море привезти, Коль. Все мечтаю, чтоб и ты тут побывал, так мне вас не хватает….»
Деньки летели. Завтрак, процедуры, море, экскурсии … Катерину все более захватывала курортная жизнь. Почти весь день они проводили с соседкой. А вечером, когда Тамара наряжалась особенно изощрённо и убегала на свидание, Катерина начала ходить на спортивную площадку. На неё она наткнулась совершенно случайно. Студенты играли там в бадминтон и волейбол.
Руководил ими Владимир Константинович, молодой мужчина, не то тренер, не то воспитатель.
– Девушка, помогите, встаньте в команду, а?
– Я?
– Да, ну пожалуйста, выручите. Вот сюда, в угол. А то у нас недочёт.
И Катерина встала, и загорелась вдруг игрой. Платье её было неширокое, не задиралось, не разлеталось. Мяч она поддевала ловко, команду не подвела.
– Ох! – молодой тренер утирал лоб майкой, хоть и не играл сам, а вспотел от переживания за девушек, – А приходите и завтра на игру. Вас как зовут?
– Катя.
– А я – Володя. Будем ждать вас, Катя, – он протянул ей руку.
В этот день Катерина купила себе майку и тренировочные штаны. Штаны она немного подкатила, выглядела, как заправская спортсменка. Решила, что дома отдаст штаны и майку Юльке.
– Слушай, Катюха! На тебя чего не надень, все к лицу, – восхищалась Тамара.
– У нас игра сегодня ответственная, а я, знаешь, раньше на физре в интернате лучше всех в волейбол-то играла, вот и вспомнилось. Может со мной?
– Неее, подруга. На вечер у меня другие планы, – она загадочно улыбалась, и было все понятно. Там – любовь…
И Картины мысли понеслись к дочке. Как у нее там дела с Лешкой? Не надурили бы! Тоже ведь – любовь.
А после волейбола, после игры и одержанной победы, все обнимались и прыгали. Уже темнело, но кто-то предложил: «Айда на море». Море было совсем рядом.
Купальник был на Кате, плавала с ребятами и она. Парни ныряли, а она думала о Федьке. Не случилось бы чего на реке. Тоже ведь – ныряльщики. Владимир всегда был рядом.
– Катя, Вы где играть так научились? – подплыл он к ней.
– Я? Да что Вы! Нигде. Ну, в интернате у нас хороший физрук был. Я в интернате училась, в деревне у нас школы не было.
– Так Вы из деревни?
– Да, но уже из другой. Как замуж вышла, так из своей и уехала.
– И дети, наверное, есть, да?
– Да. Дочке уж пятнадцать, сыну – десять.
– Здорово, – он вздохнул, и Катерина спросила.
– А у Вас?
– Не сложилось. Я все время с ребятами, со студентами. Сначала инструктором экспедиции водил на севере, теперь уж и преподаю, и летом здесь вот. Строили мы большой лагерь тут недалеко, большая работа была. В общем, личная жизнь как-то мимо прошла.
– А я и не знала, что так бывает. Знаете, оказывается, я так много всего не знала.
А волны качали, и они – на волнах. Уже вечерело.
Все разбрелись, и они вдвоем еще долго гуляли по морскому побережью. Последние лучи солнца уходили за горизонт, выходила луна, и на море засеребрилась лунная дорожка. Она плавно двигалась по поверхности волн, словно путеводная звезда, указывала путь.
Владимир так интересно рассказывал о своей жизни, о молодежи, о том, как много здесь на черноморье планируется. Слушать его было интересно и немного грустно.
– А я вот о чем думаю, Володя. Почему так? У нас в колхозе народ такой трудолюбивый. Работают все с утра до ночи. Мало работы, так ещё и хозяйство же держат: птица, свиньи, коровы, огороды. В общем, скажи кому, что я вечером в волейбол играла, скажут – бездельница и тунеядка. Потому что для нас отдых – это ноги протянуть после трудового дня, до того за день умаешься … Ну, или застольем посидеть, попеть песни на праздник. А я вот думаю, разве те, кто трудится так, как мои односельчане, не заслужили такой вот жизни, как здесь? Разве наши женщины не заслужили таких нарядов? Ведь их труд должен быть вознагражден.
– Ну, вот, Вы же здесь. Значит, Ваш труд вознагражден.
– Да, – Катерина усмехнулась, – Если б Вы видели, как рыдала я, не хотела ехать. Но я не о том хотела сказать. Не конкретно о санатории, а просто. Как Вам объяснить… Разве те, кто трудится больше, не заслуживают лучшей жизни? Хороших денег, чтоб на все хватало, хорошего отдыха… Вот я о чем.
Он проводил ее до корпуса. Смешно, как маленький, помахал рукой. Катерина поднималась в номер счастливая. Такой хороший выдался день.
А вот о Николае подумалось с легким уколом совести. Видел бы он, что гуляла весь вечер с другим! Но ведь ничего такого не было, даже намека. Они просто разговаривали. Ничегошеньки.
На следующий день Владимир позвал ее на экскурсию к водопадам.
– А можно я подругу возьму, соседку по комнате?
– Конечно, я тоже буду с группой ребят. Советую удобную обувь и штаны.
У Катерины не было ничего, кроме туфель и тапок. В волейбол она играла босиком. По совету Томы она купила себе кеды. Жалела, что не сможет отдать их дочке, потому что нога ее переросла миниатюрную ногу матери, но решила, что кеды есть кеды – скоро дорастет до них Федька.
Каскад водопадов очаровал. Заросли на склонах, природные купели, падающие потоки, скалистые подножия, деревянные настилы и тропы.
Владимир знал тут каждую тропинку. Маршрут сначала был несложным, но вскоре восхождения стали преобладать, и Тамара начала сдаваться. Решила подождать их в бревенчатой зоне отдыха возле кафе.
Владимир улыбался, всюду подавал ей руку. Команда уходила порой вперёд с экскурсоводом, а они задерживались, оставались одни, Владимир показывал и рассказывал о том, что весной тут полноводнее и краше.
– Осторожнее, Катя, сейчас тут мостки сломанные будут. Вот…
Он протянул ей руку, встал, расставив ноги для устойчивости пошире. Нужно было перепрыгнуть ручей, Катя оттолкнулась, держа его за руку, но поскользнулась на мокром камне. Он обхватил ее, удерживая двумя руками, прижал к себе. Прижалась и она. И не успела опомниться, как он поцеловал ее в висок, нежно провел рукой по волосам.
Катерина подняла на него глаза, и не отпрянула, не оттолкнула его, а почувствовала себя удивительно хорошо, почувствовала себя уверенной, желанной женщиной в надёжных объятиях.
Но вскоре пелена с глаз спала, вернулась реальность, они дружно разжали объятия, пошли по камням дальше. Владимир стал молчаливее, задумчивее, а она и вовсе не знала куда девать глаза.
***
– Катька, Кать, – они вернулись с экскурсии, только вышли из автобуса, расстались с группой. Тамара плелась сзади, – Кать, а у вас отношения, я смотрю.
Екатерина молчала. Она ещё не разобралась в себе. Оглянулась, дожидаясь спускающуюся с лестницы Тому.
– А он не женат? – уточняла Тома.
– Вроде, нет.
– Мой Олежек тоже говорит, что не женат. Все хочу в паспорт его заглянуть. Все они тут – неженатые. А твой Владимир ничего такой, серьезный мужик. Не похож на брехуна.
– Тамара! Он не мой. Ты помнишь – я-то замужем?
– Ну, знаешь. Любовь она не спрашивает – замужем — не замужем. Она приходит с небес, непрошенная и нежданная.
Катерина резко остановилась, так, что Тома чуть не свалилась на нее с верхней ступени лестницы. Катя обернулась.
– Любовь? Чего ты говоришь такое, Тома! А как же здравый смысл? Такая любовь – это, знаешь ли, мука. Мука, потому что она обречена.
Тамара хлопала глазами, стояла чуть выше. Катерина отвернулась, начала спускаться дальше.
– Да-а, девка, – потянула Тома, – Видно и правда – только легкомысленным можно заводить курортные романы, а таким как ты – нельзя. У тебя уж слишком все серьезно. Совсем вон расстроилась.
Катерина не отвечала. Она и сама не понимала, насколько все это серьезно. Только вот стыд накатывал, потому что к Владимиру её тянуло, хотелось видеть его ещё и ещё. Потерялось внутреннее ощущение устойчивости и стабильности. Казалось, что внутри нее борются два разных человека.
В этот вечер она осталась в комнате. Не пошла на спортивную площадку, хотя знала – на неё рассчитывают в игре. Тамара убежала к своему Олегу, а Катя перечитала письмо, полученное от мужа.
«… Петуха зарезал, на Федьку гаденыш бросается. Другого взял… Майка съела чего-то, звал ветеринара, а тот пришел пьяный, я его в шею погнал… Юлька до девяти шляется только, дольше запретил, нечего её распускать… Мать опять спиной страдает, вернёшься, в больницу ее повезешь… Самойлов сказал – третьего ребятенка ждут они …»
Катя села писать ответ, но письмо не шло. Казалось, что она нагнетает какое-то несчастье на близких, поэтому писать было тяжело.
Она вышла на балкон, смотрела в направлении лагеря, спортивной площадки. Может пойти? Нет. Им с Владимиром лучше не встречаться. До отъезда осталась всего-то неделя. Владимира тянет к ней, а если и она не оттолкнула его там, на водопадах, значит, тянет и ее. Этот лёгкий поцелуй будоражил сознание, отзывался бабочками в животе.
Безумие какое-то!
Она гнала от себя мысли о Владимире, но ночью так и не уснула.
– Эээ, дорогая… Да ты никак и сама влюбилась. На тебе лица нет. Не нравишься ты мне. Отпусти ситуацию, Кать, чего себя терзать-то! Ну, гульни чуток. Никто ж не узнает.
– Тамара! О чем ты! Это страшно, думать, что навлекаешь несчастье на тех, кого любишь. Разве можно так?
– Эх, Катька. Да разве у любви есть логика? Любовь выше любой логики.
Следующим вечером, смыв под душем морскую соль и пляжную истому, усталая и издерганная думами, все же пошла Катерина на спортивную площадку. Надо было объясниться. Как-то нехорошо вот так просто – прятаться, некрасиво, как будто испугалась. Они поговорят, он скажет, что это была просто ошибка, порыв, и они вновь станут друзьями.
На площадке Владимира не было. К ней подсела вожатая Лиза, с которой Катя была уже знакома.
– Играем?
– Неет. Устала я что-то, сегодня не в форме совсем.
– Вот и Владимир Константинович наш не в форме, – вздохнула Лиза, взглянула на Катерину и, увидев, что намек попал в цель, – Мы его никогда таким и не видели. А вот Вы вчера не пришли, он тут сам не свой был, зелёный весь.
Катерина покраснела. Хотела тут же уйти, но тут у широких ворот показался Владимир – глаза болезненные, взгляд тревожный, ветер треплет челку.
Нет, не быть им друзьями, – подумала Екатерина. Уже не быть. Но убегать было поздно, они пошли навстречу друг другу, а потом вдвоем вдоль по набережной.
Сначала шли молча. Надо было как-то начать разговор, но Катя никак не могла придумать – с чего начать. Ветер усиливался. К вечеру море стало неспокойно, шумело, билось волнами в схватке с кем-то невидимым.
Владимир купил белые розы, протянул ей. Кате вообще никто не дарил цветов. Никогда.
– Катя, я испугал тебя? Мне не нужно было, я понимаю…
– Я не знаю. Я и сама запуталась, – она опустила лицо в цветы, удивительный аромат, – Но, я думаю, нам не надо… нам, наверное, не надо больше встречаться, Володя.
– Говорю же – напугал. Прости, Кать. К любому поступку, и хорошему, и дурному человек идёт колеблясь. И это нормально.
– Владимир, но ведь я не собиралась совершать никаких поступков, просто ….просто…
– Просто… Договаривай, Кать.
Она молчала.
– Хорошо, давай просто погуляем, поговорим. Торжественно клянусь сегодня не целоваться, – он улыбнулся грустно, поднял руку в пионерском приветствии.
И было это так мило. И невозможно было на него обижаться. Катерина уже улыбалась.
Они зашли в тихое кафе, Владимир заказал по бокалу вина. Море разбушевалось, но на Катю оно совсем не производило устрашающего впечатления, совсем наоборот – внутри её была безмолвная тишина и покой. Душа трепетала, Катя была счастлива сейчас и немного грустна. Она думала, что жизнь похожа на это море. В ней проплывают корабли, случаются штормы, а потом штиль, знаменующий новый шторм. И жизнь такая же неразгаданная и необъятная.
Вспомнился сейчас попутчик Антон Фомич и его слова о том, что она вернётся домой совершенно другим человеком, с новым взглядом на жизнь. Он был прав. Как он был прав!
И как же хотелось остаться тут, на этом побережье, сидеть вот так с Владимиром долго-долго и все забыть и ничего-ничего не менять. То ли вино подействовало так на Катю, то ли мелодия, звучащая в кафе, то ли бушующее море… а может присутствие здесь этого мужчины. Катя вдруг заплакала…
– Что случилось, Кать, ты плачешь?
– Нет-нет,– она утирала глаза пальцами, – Это от счастья быть тут. Так хорошо, так спокойно здесь, так красиво кругом… и это море…
– Мне так многое хочется сказать тебе. Так многое…
– Думаю, мне пора. Мне надо идти, Володь. А то совсем расквашусь, – она встала из-за столика.
– Я провожу…
И опять шли и говорили, рассказывали о себе. Катя говорила о детях, о своей ферме, о деревне, Владимир – о педагогической своей работе. На прощанье он поднял обе руки, улыбнулся, напомнил сам себе о клятве – не целоваться, помахал руками. А в глазах – все та же боль.
«Не надо было встречаться?! Не надо» – опять мелькнуло в сознании у Кати. И потом она ещё сто раз думала, что не надо было.
Их история замыкалась сама на себя и не имела будущего. Но обоим было больно. Каждая встреча лишь усугубляла эту боль. Хотелось близости, но ее не могло быть.
***
– Оой, – в дверь номера шумно ввалилась Тамара, повалилась на кровать, уткнувшись в подушку.
– Тома! Тамара! Что случилось?
Тамара глухо рыдала в подушку.
– Сволочь, гад, сученыш! Он женат, Кать! Женат!
– Да ты что? Значит, обманывал.
Тамара резко села, отерла лицо.
– Ну и фиг с ним! Подумаешь, инженеришко! И получше найдется! Мне все равно повезет в любви, правда, Кать!
– Конечно, повезет, конечно. Ведь ты очень хорошая, Том. Ты только посмотри вокруг. Может твоя судьба совсем рядом.
– Да есть там один у нас, сосед…
– Так может…
Тамара махнула рукой:
– Да ладно, посмотрим. Я одно поняла – здесь, на море, одни ловеласы. Козлы! Это ж надо, опять обманулась.
Приближалось время отъезда. Наступил последний день. Завтра они уезжали. Утром Катерина уже не пошла на процедуры, она направилась по местным магазинам. На душе творилось что-то невообразимое, лихорадочное. Щеки её горели не только от загара, внутри полыхал огонь.
Она купила то самое белое платье и большую светлую шляпу себе, голубое – Юле, белую рубашку мужу и футболку сыну. А ещё огромную ракушку, бусы для дочки, игру – Федьке, свекрови – шёлковую шаль. И не было жалко денег. Она их заработала, она имеет право их тратить.
Вечером они с Тамарой заполняли санаторные анкеты, сидя в номере, когда в дверь номера неожиданно постучали. Она распахнулась, и Катя, оторвавшись от бумаг, увидела Владимира.
– Вечер добрый! Кать, прогуляемся…
Он ждал внизу, Катерина собиралась. Надела белое платье, распустила волосы.
– Эх, Катерина! До чего ты хороша. И вот что я тебе скажу. Мужики здесь часто притворяются, что влюблены, и всегда они стараются быть веселыми, галантными такими. Но твой не такой, знаешь почему?
– Почему?
– Да потому что он влюблен по-настоящему. Он похож на овцу, на все готов ради тебя, Кать. Ты подумай. Может стоит судьбу изменить?
Катерина улыбалась. Улыбалась, потому что хотелось плакать. Потому что все уже решила для себя. Но любой выбор становится окончательным лишь тогда, когда вы миновали поворот.
Они отправились на скалистое побережье. Это был последний их вечер. То самое острие, когда судьба или пойдет по накатанной колее, или повернет совсем в другую сторону.
Ласковые сумерки кутали их в свой шелк. Море пело свою бархатную песню.
– Катя! Катенька! Я … поверь мне, я знаю, что такое влюбленность, лёгкая влюбленность. Но сейчас … Если б ты только знала, как я тебя люблю. Это судьба, понимаешь. Я нашел ту, которую искал. Катя…
Он держал ее за локти, смотрел в глаза. А она знала это наперед, она почувствовала уже все им сказанное. Да, он ее любит, это правда. И как же жаль его, и себя – жаль…
– У меня огромная квартира в Краснодаре. Заберёшь детей. Что у них там, в деревне, что? Что их ждёт? Сама же говорила, что нелегко там в у вас. А у нас… Дочка твоя поступит в техникум при институте, я же всегда с молодежью, у нас такие комсомольские движения! А потом в институт, я преподаю. Или в другой – куда захочет. Сын … у нас так много секций, у меня кругом друзья. Тебе, если захочешь, найдем работу…любую, Кать. Ты – моя судьба. Я обещаю тебе, что буду любить тебя, что бы ни случилось. Мы будем каждое лето приезжать сюда, с лагерем, со студентами. Катя, соглашайся… Катя… Или я тебе совсем не нравлюсь?
– Володя … ,– и от одного её взгляда, он все понял, ослабил руки, отпустил ее, – Володя, если б не нравился, если б. Но как я буду жить?
– Катенька, но ведь я так понял, что вас с мужем связывает лишь общее хозяйство. Как-то не почувствовал я в твоих рассказах искреннюю привязанность и любовь. А я так тебя люблю…
– Наверное, ты прав. Он ни разу не говорил мне о любви. Даже когда предложение делал, сказал, чтоб сватов ждали, да и все. Не принято у нас говорить-то об этом. Но, Володя… , – она подошла к нему ближе, – Я не смогу, мне совесть не позволит оставить его. Я люблю его, хоть он и грубоват, конечно, и трудно бывает с ним. А ещё я уважаю его мать. Мы вместе живём, понимаешь. Как смотреть мне в её глаза? Она жизнь, здоровье на нас положила, внуков вырастить помогла. Как?
– Вот ты опять говоришь о других. А о себе ты думаешь? Работа твоя…ты ж руки свои до поры до времени состарить,– он взял ее за ладони, прижал к груди, – Ты здоровье свое на ферме положишь, а я тебе предлагаю совсем другую жизнь. Катя, пойми. Они погорюют и забудут, а у тебя, у нас с тобой, все впереди еще. Так много планов у меня, а значит – у нас. Есть такие стихи:
Только мне без тебя трудно! Я хочу быть с тобою — Слышишь?
Ни минуту, ни месяц, а долго. Очень долго, всю жизнь — Понимаешь?
Значит вместе всегда — Хочешь? Я ответа боюсь — Знаешь?
Чайки вторили ему.
– Как хорошо ты говоришь, Володя! Как радостно с тобой. И я так благодарна тебе, так благодарна! Я никогда тебя не забуду. Никогда. Но я возвращаюсь к мужу, Володя. Я возвращаюсь…, – она нежно поцеловала его в уголок губ, потом в щеку, он страстно обнял, они целовались так неистово, что сели оба на колени, на мягкую траву. Потом она отстранилась.
– А теперь я пойду, не провожай. Не провожай меня, пожалуйста.
Она вскочила на ноги и пошла быстро, а потом и вовсе побежала. Она задыхалась, бежать надо было в гору, но этот бег и тяжёлое дыхание не давали чувствам воли, сдерживали слёзы.
Она побежала до корпуса, влетела в комнату, бросилась на кровать и только тут расплакалась окончательно.
– О-ох! Вот ведь, горе-то! Ну, Катерина, так и знала, что плохо тебе будет. Так и знала! Когда любовь — не безумие, тогда это и не любовь. Влюбилась ты, мать, видать. Ох, влюбилась.
На следующий день с Тамарой они простились днем, она уезжала раньше. Владимир Катю не послушал, пришел провожать, поехал на вокзал вместе с ней на автобусе. Не спеша занёс ее чемодан. Пока грузились, отвёл ее в сторону. Уже вечерело.
– Катя, ты не передумала? – она отрицательно мотала головой, – Вот тут мой адрес и номер телефона, – он сунул ей в руку записку, – Скажи свой адрес, пожалуйста.
Катя опять мотала головой – нет.
– Мы больше не встретимся, Володя. Но я буду тебя помнить.
– А я буду любить тебя. Я не знаю, как буду без тебя, Кать. Поверь – не знаю.
– Что ты, Володя! Пожалуйста, пожалуйста, постарайся забыть меня. Пройдет время – успокоит. Я так хочу, чтоб ты встретил кого-то, и пусть она будет лучше меня.
– Это невозможно, Кать. Скажи адрес, пожалуйста.
Катя качала головой – нет.
Он сделал несколько шагов вслед за вагоном, казалось, не хотел ее отпускать. И когда окончательно утерялся он из виду, когда Катя поняла, что связь разорвана, опять полились слезы.
Она недвижимым взглядом смотрела в окно вагона. Низко над рельсами мелькали синие огоньки стрелок. Эти дни, как кадры из киноленты, то появлялись, то меркли в ее подсознании, заставляя задуматься, заглянуть вглубь себя. Как же тяжело, как тяжело! Как хотелось довериться этому человеку, остаться с ним …
Мы находим и теряем, встречаем и прощаем, выигрываем и признаем поражение… И где ответ – правы ли мы? И как же терзают эти сомнения… Она сунула руку в карман – записка… Сжала её в кулаке, а потом быстро высунула руку в открытое окно и разжала кулак. Записка вспорхнула голубем и полетела в приморское пространство.
Пусть все, что было здесь, и останется здесь.
***
Тень от вокзального здания уже легла на перрон, она подъезжала к своей станции ближе к вечеру. Здесь дом, здесь солнце не печет голову, но душно ничуть не меньше. Муж встречал, он шел через перрон, слегка сгибаясь, прихрамывая, улыбался ей.
– С приездом! Загорела…
– Ну, здравствуй, Коль, – она поцеловала его в щеку, – Чего хромаешь?
– Да вчера ногу на гвоздь напорол.
– Посмотрим дома. Может к врачу?
– Ерунда, пройдет! – они уже шли к машине, которую выделил председатель, – Как отдых?
– Расскажу, все расскажу.
Приехали, Катерина щебетала. Жулька, дворовый пёс, завилял хвостом, заплясал у ее ног.
– Ууу, радость моя, кормили ли тут тебя?
Свекровь перебирала на столе гречку, разравнивала ее ладонью, выводила пальцем черные мусоринки. Из комнаты выпорхнула Юлька, потом Федор. Они вместе разбирали подарки, Катерина рассказывала без умолку, приговаривая…
– На следующий год все поедем на море. Поедем все…
– А мать, значит, одна тут…, – махал рукой муж, не верил.
– Я все спланировала, корову на ферму пристрою. Захочет мама, тоже поедет. Спину погреет на солнышке.
Свекровь хвасталась за грудь. Какое ей море?
– Мама, а это белое платье, твое? – Юлька вертелась у зеркала.
– Мое. А папе рубашка. Мы с ним на выходных поедем гулять по городу, там набережная красивая. Нарядимся и поедем.
Муж косился, но промолчал. Жена изменилась.
Утром она побежала на ферму, проведывать телят. Все хорошо, в телятнике справились и без нее.
– О, тетя Кать, как Вы загорели-то! – Лешка оброс ещё больше. В белой майке и трениках закладывал сухое сено в сарай.
– Исколешься ведь, Лёш.
– Да ничего, я привычный.
– Как у вас с Юлькой дела? Любовь-то не прошла?
Леха застеснялся, рядом была и Наталья.
– Да чего Вы, какая любовь? Мы дружим просто. Ну, нравится она мне, и чего?
– Лёш, сядь-ка, – он приземлился на перекладину от огородки, – А ты не думал на следующий год в военное училище поступить, а? Я в поезде ехала с курсантами. Такие ребята хорошие.
– В училище? Да думал. К нам военком приезжал, агитировал, но я не знаю… Это ж служить всю жизнь…
– А я вот думаю, как бы Юлька ждала б тебя и гордилась, что парень у нее – курсант, будущий офицер. А потом по миру б поездили, посмотрели б жизнь, другие места… Ты подумай.
Хоть без неё и справились тут, но дел было невпроворот. Только вечером и вернулась домой, когда там уж были все. Свекровь накрывала ужин, Катя тоже засуетилась и вдруг на экране маленького их телевизора мелькнуло знакомое лицо. Катерина чуть не уронила тарелку.
– Это ж, это…
Диктор вещал:
– Скончался советский инженер, конструктор ракетно-космической техники, ведущий конструктор первых космических кораблей-спутников «Восток», Лауреат Ленинской и Государственной премий СССР, почетный член российской академии Антон Фомич Иванковский …
– Как, как скончался? Я же ехала с ним в поезде.
– Чего, правда, мам?
Катерина упала на табурет с тарелкой в руке. Как же так? И ни словом не обмолвился о том, кто он. Случайно что-то проскальзывало, но совсем случайно. И вспомнился их последний диалог:
– Антон Фомич, а Вы-то куда едете?
– А я домой. Возвращаюсь я, Катенька. Тут малая родина моя. Мать тут похоронена, жена. Потянуло вот в края родные …
Значит, он знал, что больше не вернётся. Он ехал домой, к своим. Ехал навсегда.
Катерина утирала слёзы, так жаль было его. Он говорил, что попутчики, не исчезают бесследно, говорил, что она будет помнить его. Так и будет. В нашей жизни нет случайностей, вот и Владимир совсем не случайно был в её жизни. Это она теперь точно знала.
За ужином Юлька сказала, что Лешка подумывает о военном училище. Выпросилась погулять до десяти и упорхнула.
Федька заснул рано. Летние деньки, речные купания его выматывали. Ушла спать и свекровь.
– А пошли купаться, Коль, – предложила Катя, убирая кухню.
– Чего-о?
– Купаться. Зря я что ли купальник купила? И ты…ты когда последний раз у нас в речке плавал.
– Не помню уж. Ведь вечер…
– Вот и хорошо. Детей там нет. Никого нет. Пошли! На наши мостки, помнишь? Пошли, Коль… Пожалуйста!
Катерина была настойчивой, муж сдался. Они спустились к реке. Он смотрел, как спокойно и немного бесстыдно она разделась, как спустила сначала ноги с мостков, а потом спустилась сама. Он последовал за ней, плыл рядом по темной воде. Потом нырнул, как в юности. И так хорошо было ему сейчас, как будто был он опять юным деревенским мальчишкой, втихаря от матери отправившимся ночью купаться с пацанами. Он нырял опять и опять.
А Катерина уже наплавалась, сидела на мостках, болтала ногами в воде и смотрела на мужа. Он нырял, проводил рукой по волосам, выныривая, и был, казалось, счастлив. Она думала – разве он виноват, что вырос там, где жесткость и некая мужиковатость считается нормой, где не принято говорить высокопарно, где умение трудиться ценится выше всех других умений. Разве не любит он её? Не любит свою семью? Любит…
Она сползла с мостков и поплыла к нему навстречу. А потом было все. Была луговая трава, дышащая запахом чебреца, его дыхание, его объятия без слов. И опять купание в парной ночной речушке.
Утром свекровь стояла у окна, радостно улыбалась, глядя на возвращающихся мокрых детей, и на латунный рассвет над ее деревней.
И была этим летом неутомимость в работе, в делах домашних, в любви друг другу. То самое состояние души, когда все нипочём, когда можно и не спать, и не есть, а только наливаться от этого звонкой силой.
Катерина вспоминала море, вспоминала Владимира. Были минуты, когда и жалела, и мечтала, а как без таких минут?
Но она знала точно, что поступить могла только так. Потому что прошлое должно быть честным, а иначе будет мучительно задевать острыми углами, царапать – чуть только оглянись.
И как тогда жить?