— Зачем ты меня тогда удочерила, если сейчас притворяешься, что не хотела?!
— Я и не хотела!! Я вообще не хотела рожать! Своего-то не хотела, не то, что тебя… бродяжку.
Дома у Эли не делили дочерей на любимую и нелюбимую.
Между Элей, подброшенной им, и между Катей, которая была своей, настоящей кровиночкой, своим солнышком и светочем в окошке, не было разделения, как, казалось бы, должны думать. Но нет. Мама презирала обеих одинаково. Презирала всегда. С желанием принизить и затоптать все их достижения, которыми девочки прибегали хвастаться к кому? Правильно, к маме. Никаких различий. Все поровну.
Подмечено верно – она никого из них не хотела.
***
— А-а-а! – новорожденная просила ее покормить. Конечно, ничего осознанно она просить еще не могла, но ее крик был слышан на весь коридор.
— Уберите ее! – отпихнула Зоя, — Уберите! Она не моя! Мне этого не надо. Как вы не понимаете, что мне этого не надо?? Я передумала. Я хочу уйти прямо сейчас. На рождении настоял мой муж. С него и спрашивайте, — и Зоя закричала громче новорожденной.
Подписать отказ ей не позволили.
Приехал ее муж.
Приехал ее отец.
Оба “ставили ее на место” и кричали, что она подпишет этим не только приговор ребенку, но и проклятие всему роду до седьмого поколения. За то, что не состоялась, как мать. Что можно забрать у нее ребенка и вырастить самому, муж не думал. Как так? Дите будет не с матерью. Это же Саше надо и с работы уходить…
Когда Зоя шла не прерывание, тоже творилось нечто подобное.
Приехали и муж, и ее отец.
Оба, в один голос, кричали, что это недопустимо, и что она позорит семью. Зоя-то догадывалась, что ее положение – это не простая случайность, что муженек этому поспособствовал, но и вякнуть ей не дали.
Наверное, надо было противостоять им, но Зоя подчинилась, что и расхлебывала.
— Уберите ее!
— Ты мать! Ты будешь ей матерью! Хочешь ты того или нет, — отец Зои сократил все пререкания и дискуссии до “ты мать – и точка”.
— Забирай сам!! И радуйся отцовству!
— Я уже отец. Твой. Я свой долг выполнил!
— Перевыполнил! Все на маму сгрузил – вот твой долг. Она жила в ужасе. В пеленках и распашонках. Света белого не видела. Пока ты с дружками по вечеринкам ходил. Какой долг ты выполнил?
— Отцовский!
— Саша его тоже, кстати, выполнит. Да, Сашенька? Будешь отцом-одиночкой? Не ты ли нам расскажешь, как так случилось, что у нас, вопреки моим желаниям, родилась дочь?
Но за Сашу постоял ее отец. Потому зятя не тронули.
Зою вынудили не писать отказ.
Притерлось и перемололось все постепенно. Схлынули нахлынувшие эмоции. Забылись ссоры. Зоя, если технически, то была нормальной матерью – все свои функции и обязанности выполняла строго по часам, но, если морально… матерью она так и не стала. Как приходящая гувернантка, которая пеленает и обучает ребенка, но эмоционально все равно не сблизится с ним так, как мать.
Когда Катя начала хоть что-то понимать, Зоя старалась с ней общаться, как со взрослой:
— Катя, мандарины тебя нельзя, — и на жалобный плач не смотрела.
Другие родители что-то объясняют, жалеют детей, утешают их, а у Зои все кратно и без возни.
На руки девочку не брала без необходимости.
— А то привыкнет еще к рукам, слабачкой будет, — говорила Зоя.
Незаметно она делала все, создавала такие условия, чтобы с Катей было как можно меньше хлопот. На руки не брать. Не улюлюкать ей. Когда идут выбирать одежду, то Катя стоит рядом и помалкивает, ничего не просит: у Зои строгий план, что и когда девочке нужно. На речку и на батуты ее пусть вывозит папа. Хотел быть отцом – будь им. Но он не спешил помогать жене.
— Мама, а когда папа повезет меня в океанариум?
— У твоего папаши ничего не допросишься.
Так Катя усвоила и то, что с мамой лучше поменьше разговаривать.
Зоя дома только терпела. Отдушиной для нее был ее брат Сережа, он же и лучший друг, по совместительству. Она в детстве была пацанкой. Любила активный спорт. Если дома Зоя была неразговорчивой, то уж с братом они трещали обо всем.
— Как Ритка?
С невесткой Зое поговорить было не о чем. Та насквозь видела Зою и ее нелюбовь к дочери. Зое с Ритой было элементарно скучно.
— Рита? Спроси у ее жениха.
— У кого??
— Того, с кем она уехала. Какой-то бродячий артист, который выступает в концертных залах маленьких городов.
— Вот же… Вертихвостка. Еще меня поучала! Мама из меня равнодушная! Катя у меня недолюбленный ребенок, который мне потом стакан воды не подаст. Сама уехала с кем-то и Элю утащила. Куда? Гастролировать с ребенком, которому полтора года, и гармошкой по городам? Она об Эле вообще подумала?
— Видимо, Рита об этом и подумала… потому Эля теперь папина дочка.
— Эля с тобой?
— Угу. Она – да. Вот деньги теперь не со мной. Из кочегарки я сам уволился, потому что малая дома. С овощебазы меня выгнали, потому что отгулы часто просил… Как не просить отгулы, когда ты дочь даже на время рабочей смены ни с кем оставить не можешь? За квартиру не заплатить. Примешь нас к себе? Извини, это я пошутил. Но перспектива оказаться под мостом с ребенком вполне реальная.
— К папе ходил?
— Угу, ходил. Уже просил у него милостыню. Но ты знаешь его принцип: сыну после 18 лет помогать нельзя.
— Скажи про Элю. Ты сейчас отец-одиночка. Тебе простительно.
— Не, про прокатит. И проштрафился я… Ты-то помнишь.
Зоя отвела взгляд. Брат никогда не рассказывал про то, как он отсидел. Они знали, что за мелкое воровство – не от нужды, а “за компанию”, ради фарса. Дали ему всего восемь месяцев, но это нехорошая “галочка” в резюме. Папа выразился вполне конкретно: отныне ты, если сам вляпываешься, сам и разгребаешь.
— Он тебе тюрьму так и не простил? – спросила Зоя.
Сережа мотнул головой.
— Отец в своем репертуаре. Неужели тебе теперь это до старости перед ним искупать… Неважно. Знаю я, как тебе помочь. Знаю того, кто поможет с работой. Коля! Который с нами по гаражам лазил, я с ним иногда вижусь, у него дедушка совсем немощный живет неподалеку, потому Коля и появляется на моей улице.
— Как он мне с работой поможет?
— Говорит, ему сотрудники всегда нужны.
— Это что-то легальное?
— Наверное…
От папы Зоя узнала, что Сережа погиб. “Легальная” работа на поверку оказалась обычным воровством. Тащили то, что плохо лежит. Полезли за высоковольтными проводами… Сережа полез…
Отец сразу сказал, что после этого у него нет сына. Все поминки были полностью на Зое, которая с ума сходила от того, что именно она отправила брата поговорить с этим Колей.
Когда очередь дошла до вопроса, кто заберет Элю (у девочки только дедушка, тетя и мама в бегах), то дедушка, что так рьяно когда-то доказывал Зое радость материнства и отцовства, моментально ответил, что ему нахлебники не нужны. К Зое или в детский дом. Намекали на детский дом. Тут уж и муж, и папа были согласны с тем, что материнство – это не для Зои, и промолчали, когда она прямо спросила, как ей поступить.
С Зоей произошло то же самое, что и в роддоме, только боролась она уже с самой собой:
— Нет! Я не хочу ее забирать! Мне не надо! Я не хочу ее воспитывать!! Пожалуйста, пусть найдется какой-то выход. Я не могу. Я не осилю.
Но память о брате победила.
Кто только не упрекал Зою в том, что она равнодушная, кошмарная мать, но обеими девочками, что Катей, что Элиной, в итоге, занималась только Зоя.
Запутавшись во всем, она вечно ругала себя за слабость и неспособность куда-нибудь сдать девочек, и вымещала свои разочарования на них. Презрение. Упреки. Игра в молчанку. Когда Катя не запоминала таблицу умножения с первого раза, Зоя просто уходила, оставив ее наедине с таблицей, и не разрешала вставать, пока не выучит. Хоть как. Хоть всю ночь, до первого урока, пусть просидит, но Зоя не подойдет и не попытается помочь. Она называла это дисциплиной. Когда Элина что-то делала неправильно, допустим, забывала закрыть тюбик пасты, Зоя сутками не разговаривала с ней, даже если Эля будет заходиться в диком крике, не понимая, почему мама ее игнорирует.
— Почему ты нас ненавидишь? – бесцветным тоном, не характерным для ребенка, спросила Катя. Мама не разговаривала с ней со вторника (а наступила уже пятница), потому что Катя разбила чашку. Не специально, конечно. Если бы специально, то не видать Кате потом никаких радостей жизни.
— Я вам всю молодость отдала. Все вам. Себя посвятила вам. А вы – сплошное недоразумение. И я никогда не хотела, чтобы у меня были дети.
Этот диалог прошел мимо Элины, она ничего не слышала.
Справив совершеннолетие, Катя выпорхнула из семейного гнездышка, несмотря на уговоры отца пожить с ними еще немножко и встать на ноги. Отсутствующий отец, который провел эти восемнадцать лет на работе, для Кати уже не был авторитетом. С мамой она оборвала все контакты. У нее все сложилось отлично. Она переводчик, доходы приличные, но замуж не торопится, создавать семью боится. Того, что она, как мама, не будет любить своих детей.
Когда уезжала Элина, то она не обрывала контакты так кардинально, но знала, что мама мечтает о том времени, когда их обеих в доме не будет. Просто Элина, как удочеренная, всегда хотела добиться признания и доказать, что не зря ее удочерили.
У Элины были свои взлеты и падения. Она не такая пробивная, как Катя, но зато к ней волшебным образом притянулся хороший парень, из которого получился хороший муж. Интеллигентный и добрый. Но однажды у мужа, в забытом дома телефоне, мелькнула смс-ка: “приезжай, мой хороший”, и, не спрашивая у него ничего, Элина уехала. К кому все бегут, когда привычная жизнь грозит обернуться катастрофой? К маме. Хоть и равнодушной.
А мама развернула Элину с ребенком еще у парковки, увидев их из окна.
— Я не помогаю дочерям, которым исполнилось 18. Сама за себя отвечай.
До свидания.
Когда Элина начала спрашивать, за что с ней так жестоко, мама и созналась, что детей вообще не хотела.
— Вы – мое несчастье.
За Элиной приехал муж, который обнаружил дома пустые полки, знатно так удивился и перепугался, и приехал по адресу, по которому когда-то была прописана Эля. То сообщение у него в телефоне было от бабушки. У нее поменялся номер. Эля даже рассмеялась от того, как она, привыкшая к холодности и отстраненности, сразу подумала, что ее не любят и убежала, даже ничего не спросив.
А к маме она больше не приезжала.