Сын Ирины Алексеевны развёлся. Давно. Внук остался без папы в три года. Они не виделись, не общались, отец не интересовался ребёнком. Забыл его, как забывают в электричке скучную газету с рекламой чудодейственного средства от запоров… Какая боль для Ирины Алексеевны!
— Как же так, Вов, а? — вновь и вновь заводила она по телефону разговор с сыном, с глазу на глаз ведь не переговоришь — новая жена не даст, сразу вопли и скандал, ооох… — Это же твой родной сын, растили растили до трёх лет, а потом он — бац — и чужой тебе? Поставил его на дальнюю полку, как бесполезный подарок, и предал забвению? Ведь это же живой человек, он всё понимает.
— Мам, вот что ты лезешь? У меня другая семья, я плачу алименты, что еще от меня надо? — недовольно ворчал сын, ковыряясь при этом в зубах.
— Одно дело, сынок, денег дать, по закону, между прочим, положенных, а другое — душевным теплом одарить. Не хлебом единым сыт человек. А мальчик на тебя похож, вылитый, ты бы хоть раз навестил его, хотя бы ради меня.
— И что это даст? Привяжется ещё… У меня помимо него ещё есть дети, двое.
— Ага! Один не твой, а до тебя нагулянный, — начинает рубить правду-матку Ирина Алексеевна, причём делает это быстро, скороговоркой, пока не заткнули, — а маленький ваш ещё неизвестно от кого, Женька у тебя баба бедовая, хитрая и злая, не удивлюсь, если… Алло? Алло, Вов? Вот собака! Бросил трубку!..
Остервенелым движением Ирина Алексеевна кинула телефон на диван и нахохлилась. За занавесками её окон плясал под игру тонкой дудочки сладкий, пахнущий мёдовыми травами июнь и было слышно, как загребает сыпучую землю петух, а курица рядом с ним приговаривает «кооо-кооо… и здесь нет червякооо… кооо». Близко к окну склонялись ветви вишни и ягоды её, ещё мелкие, твёрдые и зелёные, свисали на плодоножках, как хрустящие, первозданные изумруды. Ирина Алексеевна подошла к окну, поколотила нетерпеливыми пальцами по подоконнику и взглянула на настенные часы с кошачьими глазами. Один кошачий глаз в спокойном состоянии косил. До выхода из дома оставалось полчаса.
Нет! Зря она опять наехала на сына! Не удержалась! Тут уж, видно, ничего не поделаешь! Низкое поведение Вовы она считала возмутительным и без оправдательным. Ей было стыдно за сына. Стыдно перед внуком, который уже шесть лет не видел отца, хотя все живут в одном регионе. Походив по комнатам и пособирав за мужем обёртки конфет, Ирина Алексеевна поняла, что распаляется больше и больше, вплоть по пожелания смерти второй жене сына, хотя в трезвом уме, конечно, никому такого не желала. «Бес меня путает!» — подумала Ирина Алексеевна и решила выйти на свежий воздух, — «сделаю крюк до магазина, развеюсь маленько, куплю шоколадку для Стёпушки, а там и на остановку пойду встречать его, родимого».
Поправив русые с проседью волосы, она вышла на крыльцо и довольно грубо шуганула от себя крикливого кота, который решил, что настало время внеурочной кормёжки.
— Брысь, оглоед! — притопнула Ирина Алексеевна.
— Что? Опять с Вовкой поругались? — прозвучал совсем близко голос мужа. Оказалось, он сидел справа под крыльцом, за перегородкой, и чинил велосипед.
— Господи, напугал! — схватилась за сердце Ирина Алексеевна, — что за мода у тебя возникать из ниоткуда?!
— Хе-хе… — поправил кепку ещё молодой поджарый дедушка. — Так и что? Опять Вовку жизни учила?
— Отстань. Пойду я Стёпушку встречу, через двадцать пять минут прибудет автобус.
— Дык до тудова пять минут идти. Зачем лишних двадцать минут жариться?
— Не сидится мне. Прогуляюсь, — подёрнула плечом Ирина Алексеевна и направилась к калитке.
Внук Стёпа жил с матерью в райцентре, в десяти километрах от посёлка Ирины Алексеевны. У бабушки Стёпа бывал часто — сначала дед за ним на машине ездил, а последний год Стёпа заявил, что уже взрослый и может сам, на попутном автобусе. Мать его, первая невестка Ирины Алексеевны, тоже была дамой не подарочной, с очень чувствительными нервами, доходящими до припадков, а также склонностью к депрессиям. Правда в том, что последние несколько лет она выровнялась благодаря прописанным психиатром таблеткам, жаль, что сын Ирины Алексеевны этого спокойного состояния не успел дождаться и сбежал, и попал в лапы «той бешеной старухи» (как именовала её за глаза Ирина Алексеевна, ведь вторая жена была на 12 лет его старше). В общем, из огня да в полымя… Бедный Вова! Но дети-то ни в чём не виноваты, вот взять хотя бы Стёпушку — это же золотой ребёнок, ласковый, добрый, послушный мальчик, которого невозможно не любить и Ирина Алексеевна полюбила его всем сердцем, полюбила так, как никогда никого не любила ни прежде, ни после. Всё её нутро наполнялось теплом и светом при мыслях о Стёпе, а от понимания, что такой мальчик не нужен отцу, у Ирины чернело в глазах и сбивался пульс. Представьте, что вы высадили в своём саду прекрасные розы и показываете их самому близкому человеку, который с рассеянной безответственностью подарил вам их черенки, а этот человек ломает розы и говорит, что они некрасивы, что он ошибся при покупке, а вы сажаете опять и опять, потому что он должен полюбить, потому что невозможно не любить такое совершенство… Но родной человек отворачивается, а после и вовсе перестаёт приходить в ваш чудный сад.
Стёпа на лицо был вылитый отец, только более худощав. Те же искристо-голубые глаза, тот же подвижный рот, готовый в любую секунду растянуться до ушей от улыбки, те же выжженные солнцем белые волосы и те же уши, загнутые вверху по-эльфийски остро. Иногда Ирине Алексеевне казалось, что она попала в прошлое лет на тридцать назад и это Вовка, ещё шебутной и пронырливый, носится сломя голову по двору, а потом выкатывает за калитку гремящий велосипед и колесит, и катится по пыльной дороге, и выезжает на просеку, и несётся вдоль пшеничного поля, и теряется, как жемчужина света, между будущим и прошлым, и исчезает в низине у реки, и сливается с тем, что навсегда неизменно — с дурманящей свежестью травы, красотами леса и мерным течением Оки.
— Ну как ты, мой родненький? — ласково встречает внука Ирина Алексеевна.
Автобус, пыльнув и обдав их запахом бензина, едет дальше по трассе.
— Всё хорошо, ба, но я упал на дороге, представляешь? — гордо заявляет Стёпа, — смотри какая крутая царапина!
— Батюшки светы! — восклицает Ирина Алексеевна, поднимая ввысь локоть внука и рассматривая рану, — надо обработать, но дай я сперва поцелую…
— Ба, ну ты чего? Я же не маленький, — противится Стёпа, но тут же обнимает её за бёдра. — Я скучал.
— Успел за неделю?
— А я сразу начал, как только уехал.
— Ну ничего, — наполняется объёмной любовью Ирина Алексеевна, — теперь всё лето у тебя раздолье.
— А что там у тебя в кармане, ба? — спросил Стёпа, нащупав острый край прямоугольника в кармане бабушкиного платья.
— Шоколадка, — жмурится Ирина Алексеевна, как кошка на солнце.
— Для меня?!
— А для кого же ещё?
— Будем все вместе есть, на троих разделим! — говорит Стёпа, — дед у нас страсть какой сладкоежка, только почему-то худой, а сладкоежки, они толстые.
— Как я? — усмехается бабушка.
— Да где же ты толстая, ба? Ты… ты зефиринка. Объёмная и вкусная.
— Ах, проказник! — смеётся Ирина Алексеевна. — Дай же я твою сумку возьму, тяжело тебе.
— Нет! Я сам! Большой уже, — упрямится Стёпа и прячет ручку сумки за спину.
«Славный! Ну какой же славный мальчишка!»- не перестаёт умиляться бабушка.
Перекусив и пообщавшись с бабой и дедом, Стёпка схватил отремонтированный велосипед и помчался гулять с друзьями. Вечером, когда за окном было уже темно и затихли куры и зелёные бусины вишен было не разглядеть из окна, Стёпа полез в нижний отдел советской стенки, чтобы достать фотоальбомы. Он очень любил их рассматривать, особенно детские фотографии отца, ведь были они на одно лицо, просто диво какое-то — будто это сам Стёпка изображён на этих чёрно-белых, скатанных по краям от времени снимках.
— Это мы в Анапу ездили по путёвке, — в который раз рассказывала Ирина Алексеевна, — а это у нас здесь, на Оке купались, а это на рыбалке с папой он, опять у нас.
— А помнишь, ба, какую мы с дедом вытянули огромную рыбину, когда в том году удили? — перебивает её Стёпка, — а папа такую же ловил?
— Бывало и больше, — склоняет голову на бок бабушка.
— А папа очень любил рыбалку?
— По настроению, шебутной он был, неусидчивый…
Но Стёпке слышится, что папа очень любил рыбачить.
— А я тоже рыбалку люблю! Возможно, больше всего на свете! Деда, пойдём рыбачить на днях?!
-Та можно… — приглушённо отвечает дед из комнаты.
— Ба?
— Аюшки?
Стёпка поднял голову и стеснительно уткнулся лбом в плечо бабушки, чтобы та не увидела его глаз.
— А мы с папой вообще никогда-никогда не встретимся?
— Не знаю, Стёпушка, не знаю, родненький, как Бог даст, я надеюсь на это.
Далее Стёпа меланхолично продолжил перебирать снимки, уже молча, а бабушка сидела рядом и украдкой подтирала упрямые слёзы, которые никак не хотели кончаться.
Через месяц наметился юбилей у Стёпиной прабабушки, дедовой матери. Женщина решила созвать всю родню и Вова, отец Стёпы, тоже вознамерился туда поехать полным составом. Ирина Алексеевна решила предпринять хитрую и решительную попытку по сближению сына и внука. Появление Стёпы в доме прабабушки должно было стать для Вовы сюрпризом…
Ирина Алексеевна с мужем и Стёпой прибыли на место раньше, а Вова с женой задерживались. Стёпка прекрасно ладил со всей роднёй, его любили как дети, так и взрослые. Когда во дворе заволновался пёс, Ирина Алексеевна выглянула в окно и воскликнула:
— Ну наконец-то и Вова приехал!
Она покосилась на внука — тот выбежал на середину зала, выглядел ни живым, ни мёртвым. Замер мальчик, как загнанный в перевёрнутое ведро котёнок, а между тем преследовавшая его собака перекрыла выход и нюхает, нюхает, и стекает от пасти густая слюна… Вова первым вошёл. Улыбка на его лице не то, чтобы скисла, но резко сменилась изумлением.
— Привет, — неуверенно сказал Вова.
— Привет…
— Ты… значит… гостишь у бабушки?
— Да, с июня.
— Понятно… — промямлил Вова и взглянул на мать. Ирина Алексеевна переступила с ноги на ногу. У неё была одна надежда — что вторая жена Вовы задержится во дворе с детьми хотя бы на пять минут.
— Нравится тебе бывать у бабушки?
— Да, в деревне здорово, особенно летом, вода уже тёплая в речке, мы купаемся, а ещё мы на рыбалку ходили с дедушкой, — расплылся в улыбке Стёпа.
— Да, рыбалка — это вещь! О, Костян, здорова! — поздоровался он за руку с кузеном, а потом ещё с несколькими родственниками, — привет, привет, здравствуйте!
Всё смотрели на него горящими глазами и переводили взгляды на Стёпу. Вова вернулся к сыну.
— В речке, говоришь, плаваешь? А плавать хорошо умеешь? Там у берега есть места глубокие, с осторожностью бы…
— А я в воде как рыба, даже лучше, у меня рекорд три минуты под водой, ещё никто из пацанов не переплюнул.
— Я тоже в детстве нырял лучше всех, сейчас, конечно, утратил сноровку… — скромно признался Вова.
— Теперь понятно в кого Стёпушка! — умилённо сказала одна из тёток.
Отец и сын стояли друг от друга на расстоянии вытянутой руки и вполне дружелюбно общались. Вова спрашивал сына об успехах в учёбе и даже не подозревал, что за его спиной, в дверном косяке, уже с минуту стоит жена и наливается гневом.
— И кто же, позвольте узнать, привёз сюда этого мальчика?! — громко спросила она и кинула ненавистный взгляд на Ирину Алексеевну. — Надо думать, что это вы, любезная свекровушка, никак не угомонитесь?
— Женя, успокойся, — пошёл к ней муж и встал между матерью и женой, но Евгения его отодвинула.
— Знаю я ваши хитрости! — размашисто погрозила она пальцем, — вы его специально сюда притащили, чтобы меня унизить, вы даже во сне стоите козни, чтобы разлучить со мной Вову. Вот, посмотрите! Сын у него! А наша общая дочь — это так… девочки — не люди! Внучка для вас — это мимо!
— Так ты ж не даёшь мне её видеть и сама никогда не привозишь! — возмутилась Ирина Алексеевна. От прямолинейной наглости невестки она растерялась.
— Он и так из нас алименты жрёт, хватит с него и этого! Не лезьте в нашу семью! А ты чего смотришь? Занят твой папка, рот на чужое не разевай, — вскинулась она и на Стёпу.
— Женя, ну хватит! — опять попросил Вова.
— Чё хватит? Чё хватит-то? — хабалисто верещала Евгения. — Твоя мамочка специально его привезла, чтобы ты проникся, авось ещё денег урвать получится! А для меня это унижение, я не собираюсь выносить таких оскорблений, пусть он сейчас же убирается, он здесь лишний, слышь, пацан? Ни на что не надейся!
Родственники возмущённо загудели, а Стёпа хотел было выскочить во двор, но бабушка преградила ему дорогу, поэтому мальчик, плача, убежал на второй этаж. Он не спускался оттуда до самого вечера и попытки бабушки его успокоить не принесли результата.
После того, как Стёпа исчез из поля зрения, Евгения победоносно ухмыльнулась и прошествовала со своими детьми к праздничному столу. Родственники продолжали возмущённо гудеть. Все осуждали поступок Евгении. Прабабушка холодно приняла подарок и качала головой, давая понять, что тоже не поддерживает подобное хамство. С Евгении все замечания стекали, как с гуся вода — она сидела и нагло улыбалась.
— Не лезьте в нашу семью! Без вас разберёмся!
Тостов не было. Праздничного настроения тоже. Вова пытался выгородить жену, но когда возмущения стали литься через край и достигли своего пика, они с женой собрались и уехали.
Когда Стёпа с бабой и дедом вернулись домой, Стёпа прижался перед сном к бабушке и спросил:
— Ба, а почему меня папа так не любит? Я же просто хотел поговорить с ним, я не хотел от него денег, как сказала та женщина.
Он понимал, что отец не заступился за него, не попытался опровергнуть слова жены о том, что Стёпа ему не нужен, не говоря уже о том, что отец, конечно же, не поднялся наверх к нему, чтобы сгладить неудобство.
— Прости меня, Стёпушка, прости… Это я виновата. Не надо было мне вас сводить…
Стёпа вскоре заснул, а Ирина Алексеевна всё сидела в гостиной и плакала, плакала. От деда ей тоже нагоняй достался — плохая, мол, идея, насильно мил не будешь, только хуже всё сделала. Сердце подсказывало ей, что не стоит сдаваться — надо и дальше пытаться наладить общение отца и сына, а разум говорил — остановись…