Лёлька бежала по тротуару, отпихивая мешающих ей прохожих, не замечая, что давно выронила сумку, что перчатки, выскользнув из карманов, валяются в грязи, и их подобрала Олина подруга, Наташа. Она кричит, чтобы Оля подождала её, но девочка не слышит. Всё внутри неё как будто сжалось, стало очень больно. Рёбра словно прилипли друг к другу, мышцы свело судорогой, и вдохнуть никак не получалось. Лёлька захватывала ртом воздух, глотала его, как воду, но до лёгких он не доходил.
У подъезда уже столпились соседи, мигала проблесковыми маячками скорая, кто–то помогал выносить носилки из узких дверей. Носилки не проходили, упираясь в косяк, кто–то матерно выругался, потом за спиной Оли сипло сказали, что, мол, уж теперь спешить нечего, покойнице всё равно, как её будут выносить.
Олю кто–то схватил за плечи, развернул к себе, и лицо девочки уткнулось в пышную, мягкую грудь соседки, тёти Ани.
— Не смотри, детка, не надо тебе… — шептала женщина, крепко удерживая Лёльку, а та вырывалась, потому что очень хотелось дышать, но не получалось.
Девчонка вырвалась, направилась к дому. И тут её жизнь окончательно остановилась…
Медленно, до чего же медленно отец идёт по тротуару. У него на руках кто–то в мамином халате. Опять привёл кого–то в мамино отсутствие?! Как он мог! Да как эта женщина посмела надеть мамин байковый халатик?!
Ольга хотела бежать, но смогла лишь, как улитка, медленно ползти по асфальту. Она протянула руку… Что она хотела сделать? Сдёрнуть мамину одежду? Но это неприлично! Ударить самозванку? Вряд ли… Да и нет в этом никакого смысла. Оля пригляделась.
На руках отца лежала мама.
— Уберите! Ребёнка уберите! — закричали сбоку. — Это дочка! Кто пустил?! Ведь травма на всю жизнь! Заберите Ольгу! Да что же это такое?!
Сильные мужские руки схватили Олю в свой крепкий, мускулистый плен, оттолкнули, затащили в толпу, подальше, в темноту и шёпот зевак.
— А что случилось–то?
— Да вроде, говорят, убил он её…
— Да что вы мелете?! Сердечный приступ, я сам слышал, как врачи говорили.
— Да не врачи это, фельдшер только, мог и перепутать…
— Ага, тут перепутаешь! Отмучилась бедняжка. Уж сколько этот Николай крови у неё попортил, сколько раз, кажется, могла б она не выдержать… Ведь порок с рождения! Ан, нет, ради дочки жила, его, Кольки, похождения терпела…
— Да вот именно, терпила по жизни, бесхребетная Нинка была. Сама виновата! — зло отчеканил кто–то.
Оля вздрогнула, будто плёткой её по голой спине хлестнули. Девочка высвободилась из цепких объятий, обернулась и, уже не вытирая слёз, закричала:
— Нет! Нет! Мама хорошая! Мама самая лучшая! Не смейте так говорить про мою мамочку! Мама! Мамуля!..
Ольга тянулась к носилкам, на которые уже положили женщину, но люди не давали девочке подойти к скорой, вставали на пути, смотрели своими равнодушными глазами, толкали плечами, выставляли вперед руки. Ольга принялась драться, но взрослые всегда сильнее, они не пропустят её…
… Лёлька резко села на кровати. Ночная рубашка прилипла к телу, было холодно, будто кто–то открыл окно в самую стужу.
— Ну чего ты опять возишься? — пробурчали из темноты. — Ляг и замри, мешаешь только!
— Я воды хочу. Пойду на кухню, — прошептала Оля. — Извини, Янка, не хотела тебя разбудить. Сон просто страшный…
— Про мать опять что ли? — зевнула Яна, включила ночник.— Уже три года прошло, а ты всё маешься…
— Да. Они, эти люди, опять говорили про неё плохое. Почему так, а? Мама была очень порядочной, воспитанной и доброй, она всегда помогала соседям, никогда не ругалась, а про неё вот так грубо, мол, терпила, сама виновата… В чём она виновата, Янка? В том, что отец довёл её до инфаркта, а потом еще полчаса сидел и смотрел, как ей плохо, и ничего не делал, потому что был пьян?
— Ой, хватит мне тут ужастики рассказывать. Я не знаю, но папа говорит, что твоя мать и правда была слишком мягкотелой. Она вышла замуж за твоего отца из жалости как будто, что–то там у него случилось, она его приголубила, приветила, он к ней стал ходить, ну а потом поженились… Может по залёту…
— Замолчи, — процедила сквозь зубы Ольга, встала с кровати и босиком пошла на кухню. Там, налив в чашку воды, она долго стояла у окна. В открытую форточку залетали снежинки, ложились на подоконник, пол, Олино лицо. По спине девушки пробегали мурашки, но зато она могла дышать. Лёлька чувствовала, как холодные струи кислорода проходят по трахее, проникают в бронхи, лёгкие, представляла себе, как альвеолы высасывают из воздуха живительную среду, оставляя нетронутым всё то, что им неполезно. Это уйдёт с выдохом, глубоким, до самого последнего кубического миллиметра. Надо только постараться опустошить себя до предела, чтобы потом снова наполниться обжигающе холодным эфиром…
После похорон Нины Николай решил, что жить с дочкой ему будет тяжело, уж очень сложно смотреть в её глаза и читать там недоумение и бешеное количество вопросов, а ещё укор, справедливый, честный, не допускающий оправданий. Николай был виноват в смерти супруги, в том, что Лёлька теперь растет без матери, что… Да во всём виноват…
Сняв денег и велев Оле собрать свои вещи, он отвёз её к брату покойной жены, Александру. У того была, правда, своя семья, росла девочка Яна, ровесница Оли, небольшая квартира не располагала к расширению семейства, но что тут поделаешь?.. Пришлось Саше и его жене, Ирине, взять девочку к себе. Николай уверял, что это на время, что заберёт её, как только немного оправится, но ему в общем–то никто не верил. Он и Лёльку–то привёз, уже будучи нетрезвым, а дальше уж и подавно сладу с ним не будет…
— Ну что квартиру выстужаешь? И так все кашляют, а ты тут форточки пораскрывала! — дядя Саша, запахнув на грузном теле халат, шлёпал тапками по полу, пробираясь к двери туалета. — Опять не спится? — уже добрее поинтересовался он. — Ох уж эти родители… Грехи свои на детей переложили, а те теперь мучаются. Мать твоя, Нинка, хорошая была, всё ж сестра мне, но сама свою судьбу выбрала. И не спорь! — поднял он вверх указательный палец, не давая Оле возразить. — Что Николай, отец твой, пьяница, было ясно в самом начале. А Нинка сердобольная, уверяла, что перевоспитывает, вылечит… Вылечила…А ты увереннее будь, смелее, за себя борись, не давай обижать. Хоть так мамку порадуй.
Дядя Саша ещё потоптался на кухне, потом махнул рукой и ушёл.
Ольга долго не закрывала форточку, стояла босиком на мокром от снежинок полу. Она дышала, опять, как тогда, хлопала ртом, зажмуривалась, надеясь, что на этот раз всё закончится быстрее, что слёзы польются из глаз, дав покой и разрушая железный обруч на рёбрах, но нет… Оля разучилась плакать, да она и не делала этого никогда, разве что от сильной боли, рефлекторно…
С Яной Оля училась в параллельных классах, девочки вместе делали уроки, гуляли после школы, обсуждали по вечерам парней, говорили о тайном, стыдном, о самом важном, что волнует девчонку в пятнадцать лет.
Николай дочь не навещал, только звонил иногда, если был трезв, обещал переслать денег, но чаще всего забывал об этом.
— Ну что же нам с тобой делать? — качала головой Ирина. — Во что одеть? На Яночку еле хватает, а тут ещё ты… Нет, Оля, ты не думай, мне не жалко, но мы как–то не рассчитывали…
— Ир, замолчи! — одёргивал жену Саша. — При чём тут она? Не надо, прошу тебя!
Ирина поджимала губы, а потом, улучив момент, выговаривала мужу, что это был опрометчивый шаг – взять к себе Ольгу, что на неё Ирина зарабатывать не собиралась, что теперь они не смогут позволить себе отпуск, море, поездку за границу, ведь на всё нужны деньги! Если бы Ира хотела, она бы родила второго ребёнка, но это в её планы не входило.
— Дать всё самое лучшее одному–единственному, и чтобы на себя оставалось – ведь так мы планировали, разве нет? — сердито бурчала Ирина.
— Так, так, но всякое в жизни бывает! Я стараюсь брать халтуру, ищу дополнительный доход. Да и не так у нас всё плохо с деньгами, чтобы не могли мы вторую девочку воспитать. Ну что прикажешь? Сдать её в детдом? И что тогда она станет думать об этом мире? Она моя племянница, она дочка моей сестры, пусть непутёвой, но всё же… Так что ты мне эти разговоры брось! — показывал жене кулак Александр.
Ирина замолкала, всхлипывала, уходила в комнату и звонила подружкам. Те утешали, просили потерпеть ещё немного, может что–то изменится…
Ничего не менялось. Оля, зная, что живёт в доме дяди на птичьих правах, старалась появляться там как можно реже, после школы, когда Яна отправлялась на занятия с репетитором, Оля шла мыть с ребятами стёкла машин на трассе, раздавать листовки. Иногда ей доверяли разнести газеты по почтовым ящикам, но за это платили совсем мало.
— Лёль, ты в деле? — спрашивал каждый раз Никита, Олин одноклассник.
Ольга кивала, и тогда Никита брал с собой не одну, а две бутылки с чистящим средством, две тряпки и перчатки тоже на двоих. Дойдя до перекрёстка, где были самые длинные перерывы в переключении светофора, ребята скидывали рюкзаки у подземного перехода, ждали, пока на дороге скопится побольше машин, и ходили между рядами, предлагая свои услуги. У симпатичной Ольги доходов было больше. Мужчины за рулём любили наблюдать, как она тянется к середине лобового стекла, почти ложась на капот машины, как двигаются её мышцы под футболкой, как изгибается позвоночник, подчёркивая красоту юного тела.
— Чего стоишь? — уже кричали сзади, бибикали, но какой–нибудь водитель всё никак не трогался с места, смотрел на Ольгу, отошедшую на обочину. Она многим нравилась, отпугивал только её возраст…
Никита всегда ревниво охранял свою напарницу, мог и оттолкнуть её, если думал, что в сидящем за рулём человеке есть что–то подозрительное. Остальные ребята, те, что тоже работали мойщиками стёкол, только усмехались. Какое им дело до этой Лёльки?! Самим бы что досталось!..
— Ник, — как–то, сидя на гранитных плитках парапета у подземного перехода, сказал Пашка, тоже участник стихийных заработков. — А вот на кой нам вообще эта Оля? Чего ты её притащил сюда? Клиентов нам теперь не хватает, все на её зад смотрят, а мы по боку. Нехорошо, дружище! Ты, наверное, забыл, кто тебя в дело привёл! Мог бы, прежде чем Оле предлагать работу, нас спросить!
Остальные закивали, недовольно комкая в руках тряпки.
— Ребят, да вы что?! У неё мать умерла, живёт теперь с тёткой, а эта Ирина Игоревна ещё та скряга, Оле вещи в секонд–хенде покупает… — начал, было, Никита, но Паша вдруг рассмеялся.
— Чего? В секонде? Серьёзно? Так она у нас нищенка что ли? Типа падчерица из сказки? Ха–ха! Ну тогда конечно, пусть работает, только выручку теперь будем в общий котёл складывать, а потом делить поровну.
— Паш, это несправедливо! Кто сколько наработал, тот столько из забрал! — начал, было, возмущаться Никита, но Павел вдруг вскочил, зло глянул на стоящую в стороне Ольгу.
— Это моя затея и решать, что можно, а что нет, буду я. Пусть теперь твоя Золушка нам приносит свои денежки, а уж я решу, сколько ей на тряпки отдать. Не нравится – уходите. Всё.
— Чего? Паштет, ты чё тут свои порядки наводишь?! Каждый сам за себя, наработал–получил. Нечего на чужой удаче наживаться! — сжал Никита кулаки, пошёл на товарища. Лёлька кинулась их разнимать, кричала, что больше не придёт, не будет мешаться, что Никита зря затеял драку…
Пашка, оттолкнув девчонку, двинул Никите по челюсти, тот упал набок, зарычал, вскочил на ноги и снова кинулся в драку. Стоящие на светофоре машины засигналили, кто– то стал кричать, чтобы парни успокоились, но дерущиеся уже не замечали ничего вокруг себя. Они лупили друг друга за всё то прошлое, что было между ними, за обиды, недомолвки, за то, что Никита был совсем другим, и Пашка не понимал его, за то, что Оля ходит с Ником, а Павлика вовсе не замечает, за то, что мир тесен для двоих молодых парней, которые только–только пробуют свои силы…
— Перестаньте! Да перестаньте же вы! — повисла на руке Павла Оля. — Вас же заберут в полицию! Ну хватит уже!
Она совсем чуть–чуть не успела разнять их, как подъехала патрульная машина, из неё вышли полицейские, попросили объяснить, что тут происходит.
Никита с разбитой губой и порванной курткой говорить вообще отказался, Пашка просто обругал представителей правопорядка, сказав, чтобы не вмешивались. Оля растерянно лепетала, что произошло недоразумение, что надо просто простить ребят, что они тут же уйдут…
Но дело закончилось приводом в участок, приехали родители, им выдали гордо вскидывающих головы чад. Никита отказался идти, пока не придут за Олей, но его отец не желал ничего слушать.
— Извини, но ты и так сорвал меня с очень важной встречи. Я думаю, тут твоя подружка в надёжных руках, она спокойно посидит, пока её родственники за ней не придут. Пойдём, Никита, нам надо поговорить! Ну, живо!
Никита, виновато кивнув Ольге, встал, зашагал к выходу. У двери он обернулся.
— Лёль, ты прости, что так вышло. За тобой мать тоже скоро приедет! То есть тётя Ира, я хотел сказать…
Никита окончательно смутился, замотал головой, будто она у него сильно болела.
— Да не проблема, Никит, правда. Иди, папа тебя ждёт! — Оля говорила очень уверенно и спокойно, но стоило ей остаться одной, опять что–то сильное, грубое сдавило грудную клетку, стало трудно дышать. А вдруг за ней не придут?! Что тогда? Куда отправят? Что делать дальше?
Бледной Ольге налили воды, велели не переживать, а потом про неё просто забыли, занявшись другими делами.
Оля сидела еще часа два, каждый раз вскакивая, если открывалась дверь, смотрела на входящего, думая, что это дядя Саша за ней пришёл, но нет… Опять не он…
Лёля помнила это ожидание родного лица в дверном проёме по детскому садику. Мама забирала её одной из самых последних, быстро одевала девочку, кивала воспитательнице, которая уже задержалась на полчаса, дожидаясь Нину.
— Извините, я, правда, очень спешила, но автобуса долго не было, — виновато лепетала мама, а Оля обнимала её за шею, всовывая ногу в сапожок и чувствуя, что от мамы пахнет их с ней шампунем, одним на двоих, для густых и сверкающих волос…
У мамы были красивые волосы, чуть вьющиеся, ниже плеч, они рассыпались красивой волной, когда Нина дома снимала заколку и встряхивала головой. Мама… Нет, она не придёт. Никто за Лёлькой не придёт… Душно! Как же душно в этой комнате!
Оля расстёгивает куртку, оттягивает ворот свитера, но ей всё равно нечем дышать…
— Оля, ну что ты расселась?! Вставай, горе горькое! Докатились – уже в полицию тебя забирают! Я не поняла, ты что, порвала куртку?! — строго выговаривает тётя Ира, таща Олю за руку по коридору к выходу из участка. — Ольга, я купила тебе её только на прошлой неделе! Так нельзя обращаться в вещами!
Девчонка, выйдя наконец на воздух, часто–часто дышит, сжимая ремешок сумки потными ладошками. Всё перед глазами немного кружится, но голос стоящей рядом женщины помогает быстро прийти в себя.
— А? Что? Нет, я зашью, мне нового не надо… Спасибо, тётя Ира, что забрали меня, просто там ребята… Они поругались, но они не виноваты, это… — стала сбивчиво объяснять Оля.
— Ну да, виновата, дай угадаю, кто… Ты? — Ирина резко остановилась, развернула девочку к себе. Лёлька разглядела её бледные серые глаза, неровно подведённые и с осыпавшейся на щеки тушью, морщинки на лбу, свекольного цвета помаду. — Знаешь, а я почему–то и не сомневалась. Ты, как и твоя мать, вечно попадаешь в беду и ждёшь, что из неё тебя обязательно вытащат.
— Что? При чём тут мама? Она была хорошей! В сто раз лучше, чем ты! — вздохнув наконец полной грудью, закричала Ольга. — Она любила меня, любила!
Девочка хотела ещё что–то сказать, но замерла, глядя на Ирину.
— Что это у вас в ушах? Это же мамины… Зачем вы надели мамины серёжки?! Я же их в могилку… Я, чтобы они с ней были!..
Ирина поправила воротник пальто, провела рукой по серёжкам, поджала губы. Золотые серьги в виде подснежников, с белыми и зелеными вставками камней сверкали, отражая свет фонарей. Ирине они совсем не шли, она это знала, но всё равно надела, потому что камни были драгоценными, а значит, цена Ирины в обществе становилась на порядок выше.
— Ты совсем ку–ку что ли? Кто такие вещи хоронит?! Хорошо ещё, что дядя Саша твой заметил, что ты положила! А то бы всё равно украли, ведь сколько чужих, плохих людей вокруг! А так будем считать, что это плата за твоё проживание. Отец ни копейки не даёт, а у нас самих скоро… Словом, — усадив Ольгу в автобус, продолжила Ирина, положив ей руку на колено, — тебе надо подумать о колледже. Девятый окончила, иди учись профессии. Мы больше не можем тебя содержать, у Яны скоро появится брат.
Ольге показалось, что тётя недовольна предстоящим пополнением в семье, её это тяготит и мучает, но от чего–то она оставила ребёнка…
— У меня будет двоюродный брат? — улыбнулась Оля. — Это же здорово! А имя вы уже придумали? Мне нравится Андрей.
— Меня не интересует, что тебе нравится. Это наш ребёнок, а тебе стоит подумать, как жить дальше. Я, в отличие от Нины, сама решаю, что и как будет в моей семье.
Ирина отвернулась к окну, её зрачки быстро бегали туда–сюда, следя за мелькающими вдоль дороги огоньками.
— Хорошо, — тихо ответила Ольга. — Я поступлю в колледж с общежитием.
— Ну вот и хорошо! — кивнула Ирина. — Я рада, что мы поняли друг друга…
— Снимите, пожалуйста, мамины серёжки, — попросила Лёля уже дома, когда Ира вышла из ванной и села пить чай. — Я хотела бы хранить их у себя.
— Что? Ну ты нахалка всё же! Иди делай уроки и ложись спать! Я сказала уже, что это, – она потрясла головой, сережки запрыгали в тонких, вытянутых вниз мочках ушей, — останется у меня. Всё.
На следующий день Оля не пришла домой. Её хватились только ближе к девяти вечера, когда Яна приехала с тенниса, Ирина, попрощавшись с коллегами, покинула вечеринку в честь дня рождения начальника, а Александр вернулся со смены.
— Ну и где она ходит? — барабаня по столу ногтями, возмущенно спросила Ирина. — Сейчас опять скажут приезжать в участок? Она вообще с головой дружит?!
— Мам, прекрати, просто, видимо, зависла с ребятами где–то, пятница, устали все. Небось, в кино пошла. Ты не волнуйся. Тебе же нельзя! — Яна примирительно обняла мать за шею, но та оттолкнула дочку.
— Уйди, Янка. Ты плохо пахнешь. И вообще надо проветрить! Саша, ну что ты стоишь? Делай хоть что–нибудь!
Мужчина раскрыл форточку, отдёрнул штору.
— Ян, принеси маме воды. Живо! — скомандовал он.
Яна, ворча, что вокруг все такие нервные, поплелась на кухню, вернулась с чашкой, потом, сказав, что пойдёт к себе, быстро написала сестре сообщение, та перезвонила.
— Ян, я не приду сегодня, я не хочу! Я так не могу больше, понимаешь? — шептала Оля в трубку.
— Нет, не понимаю. Тут все с ума сходят! Где ты? Ну, говори, я не проболтаюсь! — потребовала Яна. — Вляпалась в историю?
— Нет. Со мной всё в порядке. Я у Никиты, Ян, мы просто переночуем вместе. Его родители на даче, он сказал, что я могу… Ян, ты, правда, не скажешь?
Янка помолчала. Ну надо же, Оля обскакала её, а ведь на этого парня Яна давно глаз положила, но всё как–то не находилось общих тем, мест. Яна надеялась на школьную дискотеку, её всегда устраивали перед каникулами. Вот там и можно было бы поближе познакомиться с красавчиком Никитой, а потом вдоволь нацеловаться с ним в уголке под лестницей у спортзала…
Но Никиту уже целует эта Лёлька, свалившаяся как снег на голову и теперь путающая все карты!..
— Ладно, ты давай там осторожней! Извини, мне пора! — Яна отключила телефон. — Мам, я знаю, где она. Ты только не волнуйся, — Янка уже стояла перед матерью, как будто сочувственно глядя на неё.
— Где? — обхватив голову руками, спросила Ирина.
— Представляешь, она заночевала у Никиты. Ну это тот парень, с которым она тогда машины мыла. У него родители на дачу укатили, а она тут как тут…
— Что?? — Ира медленно встала, посмотрела на мужа. Александр схватился за телефон, но потом понял, что не знает, куда звонить в таких случаях, растерянно развёл руками. — Ну конечно, всё приходится делать мне… Даже похоронами твоей сестрички занималась я, а не её алкаш–муж! Вы всё спихнули на меня! Всё! А я устала, я не семижильная! Слышите? — женщина схватила со стола вазу, запустила ею в стену. Стеклянный сосуд разлетелся на сотню осколков, усыпав шерстяной ковёр, черканув острым уголком по только что чисто выбритой щеке Саши, засыпав столик у стены прозрачными каплями стеклянных брызг. — Где он живёт? Яна, какой у него адрес? — развернувшись к дочери, прошептала Ирина.
Янка стала судорожно рыться в телефоне, писать кому–то, наконец адрес был получен…
— Тётя Ира, вы всё неправильно поняли! — оправдывалась Оля, натягивая на себя толстовку, джинсы и носки. — Я просто осталась тут ночевать, без всего того, что вы навоображали!
— Да как ты ещё можешь что–то мне объяснять?! Ты нагишом, он, этот твой дружок, тоже чуть прикрыт, но я должна поверить в невинность происходящего?
— Ирина Игоревна, вы перегибаете, — встал на пути разгневанной гости парень. — Я её и пальцем не тронул.
— Ну в этом деле, поверь, руки не главное! Сначала ты, Оля, к нам приехала, а теперь ещё, чего доброго, и ребёнка родишь! Это статья, молодой человек. И я так это не оставляю. В моей семье никогда не было шл…
Тут она сказала обидное, грязное слово, будто Оля только и делала, что жалась по подъездам с парнями и вела разгульный образ жизни.
— Какая статья, вы что? Да не было у нас ничего. Неужели вы думаете, что я всерьез мог с ней… Ну, если честно, она не в моём вкусе! Просто стало жалко девчонку, какая–то она убогая… Оль, тебе, наверное, правда лучше уйти. — Никита распахнул входную дверь, увидел на лестничной клетке Янку, кивнул ей, как будто ничего не произошло, она сочувственно пожала плечами.
Лёлька, схватив рюкзак и оттолкнув Никиту, побежала по лестнице вниз. Ей опять не хватало воздуха, перед глазами мелькали воспоминания – мама на руках у отца, серёжки, которые Лёля кладёт в мамины руки, чернота комнаты в первую ночь после похорон, потом Никитины глаза, его голос, такой добрый, открытый… А потом это слово, что он сказал сейчас – «убогая». Он, оказывается, с ней из жалости…
Ольга стояла на улице, схватившись руками за спинку скамейки и часто–часто дышала. Когда приступ прошёл, она вдруг резко развернулась и уставилась на подошедшую родню, сжимая кулаки.
— Я уеду. Я домой уеду, я могу уже сама за себя решать, где мне быть. Я не стану больше жить с вами, — сказала она подошедшим Ирине и Яне. — Пусть с отцом, пусть лучше так. А серьги отдайте! Вы их украли, вы надругались над маминым телом, а ну снимайте быстро!
Лёля кричала, из окон стали высовываться люди, наблюдая за скандалом во дворе.
— Снимайте, иначе я обвиню вас в воровстве, — добавила она, потом взглянула на Яну, та усмехнулась. — Что, Яночка, парня жалко стало? Ну так забирай. Таких трусов в трусах много по свету ходит, тебе сгодится. Серьги! Я жду, Ирина Игоревна!
Ольга протянула руку.
Ирина, видя, что стала объектом для наблюдения сотни глаз, послушно вынула из ушей серьги, положила их в руку девчонки.
— Чтобы к утру духа твоего не было у нас, поняла? — прошептала Ира, взяла Яну под руку и медленно пошла с ней прочь.
Оля обогнала их и, закинув рюкзак за спину, прыгнула в автобус. Ира села в такси, подождала, пока Яна пристроится рядом на заднем сидении, крепко сжала её руку, качая головой.
— Вот видишь, детка, никогда не рожай от алкоголиков! — сказала она. — Дети наследуют все дурные качества своих родителей.
— Конечно, мама! Да я и так это знала! — погладила мать по колену Янка. — Ничего, скоро тебе станет спокойнее…
… Ольга приехала к себе домой уже вечером, толкнула дверь, вошла в прихожую, прислушалась. В родительской комнате смеялись, раздавалось папино похрюкивание, женский щебет.
Девушка, переобувшись, зашла в свою комнату, улыбнулась смотрящей с фотографии матери, подняла с пола упавшую картинку. Она нарисовала это маме в подарок лет в восемь – солнце над огромной горой, на самой вершине горы стоят две фигурки, только две – Оля и Нина, её мама. Они протягивают руки к солнцу, ловя лучики, точно веревочки… Маме рисунок очень понравился тогда. Нина была самым нежным и добрым Олиным ангелом–хранителем, а вот себя не уберегла. Ну ничего, теперь Оля сама за себя постоит. Это раньше Лёлька была мягкой, теперь в ней всё переломалось, она надела броню и вышла на тропу войны, войны со всем тёмным, страшным, что может быть в её жизни…
Постучавшись в родительскую комнату, Оля, не заглядывая туда, громко сказала:
— Уходите. Полиция уже едет сюда, я думаю, ей будет, чем заняться.
В комнате завозились, отец что–то пьяно залепетал, попробовал гаркнуть на дочь, но та только улыбнулась.
— На маму ты тоже так кричал. С ней прошло, со мной – нет. Гражданочка, освобождаем помещение.
Из комнаты вышла недовольная женщина, смерила Ольгу взглядом, хотела что–то сказать, но Лёля кивнула в сторону двери.
— Не надо слов, тут они излишни. Мой папа свёл в могилу свою жену. Вы тоже хотите туда?
Женщина удивленно приподняла брови, потом нахмурилась.
— Николаша, а это, собственно, кто? — спросила она, обернувшись, но мужчина уже храпел, так ничего и не объяснив.
— Всё, концерт окончен, — Оля высоко подняла голову, стараясь расправить плечи. — Прощайте.
За окном взвыла полицейская сирена. Женщина подхватилась, быстро нырнула в необъятное платье, натянула сапоги и, схватив с вешалки пальто, ушла, хлопнув дверью. Оля слышала, как поехал вниз лифт, видела, как беглянка быстро идёт по тротуару, оглядываясь на полицейскую машину. Зачем та приехала к ним во двор, Оля не знала, она никого не вызывала, но дама явно испугалась, значит больше не придёт…
Николай очнулся только на следующее утро. Оля тем временем выгребла пустую тару из квартиры, помыла полы, навела порядок на кухне и теперь, стоя над сонным отцом, строго трясла половником.
— Папочка, теперь мы будем жить вместе. Я никогда не прощу тебе смерть мамы, никогда, слышишь! Но я готова начать всё как–то с другого конца. От тёти Иры тебе большой привет, она больше не может содержать меня, так что я приехала домой.
Ольга чувствовала, что если отец сейчас хоть что–то возразит ей, прикрикнет, если ударит, она сдастся, вся уверенность пройдёт, и станет опять нечем дышать.
Но Николай только мычал что–то. Он был как будто между сном и бодрствованием, мало что понимал, звал Лёлю Ниной, плакал, просил прощения.
Ольга испуганно отпрянула. Отец сидел на кровати, раскачивался и стонал…
Потом ему как будто полегчало, он умылся, молча позавтракал и ушёл на работу.
Лёлька, помыкавшись по квартире, тоже собралась. Нужно определяться, как жить дальше. Аттестат у неё на руках, теперь либо учиться дальше, либо идти работать.
Время сдачи вступительных испытаний в колледжи Оля пропустила, ей сказали, что теперь необходимо подождать, если вдруг будет недобор, тогда ей позвонят.
Женщина из приёмной комиссии, прищурившись, рассматривала Ольгу, а потом вдруг сказала:
— Лёля? Ты? Как на маму стала похожа! А я думаю, что ж мне лицо твоё так знакомо! Ты, наверное, меня не помнишь. Я тётя Света, бывала у вас дома пару раз, потом ещё ко мне на дачу вы с Ниночкой приезжали. Но ты совсем маленькая была.
Ольга пожала плечами. Она не помнила эту женщину – ни лица, ни голоса, ни дачи её, – но то, что Светлана так тепло говорила о маме, не ругала, не корила за простоту и доверчивость, а просто вспоминала, было так приятно, что Оля улыбнулась. Но горло всё еще стягивало каким–то узлом при упоминании о матери, всё еще было тяжело…
— Что ты сейчас? Как? Отец работает? Всё нормально? — продолжила расспросы женщина.
Улыбка исчезла с Олиного лица, брови нахмурились, плечи, до этого расслабленные, снова ссутулились, будто девчонку придавило чем–то тяжёлым.
— Понятно. А воз и ныне там значит… Ну, вот что! — Светлана решительно встала, взяла Олю за руку, погладила по спине. — Ты приходи к нам вечером, посидим, чайку попьём. Хлебнула ты, девчушка, много уж чего, надо бы отогреть тебя.
— Не стоит, я не хочу… — отнекивалась Лёлька, но Светлана строго одёрнула её:
— Не надо мешать людям делать добрые дела. Оля. Ну пожалуйста, я буду очень ждать! Вот адрес! Сегодня же приходи!
Женщина положила Ольге в карман сумочки листок, кивнула и попрощалась.
Будем ждать… Кто? Света и её супруг? Счастливая пара, дожившая до этого времени, в отличие от Нины?
Оля не хотела идти, она уже решила, что вечер проведёт дома, немного разберётся в шкафу, выкинет старые свои тетради, переберёт книги… Но Николай решил по–другому.
Придя домой, он с порога крикнул, чтобы Лёлька накрыла ему на стол.
— Да вторую тарелку поставь. Что ты там наготовила, дармоедка? — рыская по кастрюлям, шептал мужчина, покачиваясь и хватаясь за стол, чтобы не упасть.
— Папа, ты опять пьян? Иди спать! И никаких гостей, я же тебе сказала! — упрямо перегородила дорогу к стулу Ольга.
— Чего? — скривился в ухмылке отец, схватил дочь за нос, крепко сжал. Из её глаз брызнули слёзы. — Моя хата – мои правила. Давай, поворачивайся, а то хуже будет!
Он оттолкнул девчонку, сам налил себе суп, потом, услышав, что звонят в дверь, пошёл открывать.
Всё та же женщина, которую Ольга прогнала в вечер своего приезда, маячила теперь в прихожей.
— Дуся, проходи! Проходи, перинка моя! — слащаво шептал Николай, помогая гостье повесить плащ на вешалку. — Ну, Лёлька, что стоишь?! Подавай угощение!
Они прошли в кухню, отец включил телевизор, Дуська стала греметь крышками кастрюль и сковородок, потом что–то разбилось, Николай выругался, женщина взвизгнула…
Они вздрогнули от грохота захлопнувшейся двери, переглянулись и пожали плечами.
— Дурная она у тебя, дочка–то! — вынимая изо рта куриную косточку, прошипела Дуська.
— Да в мать, видимо, пошла. Нинка у меня была как овца, дрожала всё да воздух ртом хватала. Вот где у меня сидела, миленькая! — Николай показал свой огромный, красный кулак. — Пока не лопнуло её сердечко. Ну, я тогда малость переборщил, конечно, рукам волю дал…
Николай вдруг всхлипнул, стал причитать, Дуська кинулась его утешать, хотя Нину и в глаза не видела ни разу.
— Ничего, ничего, Николаша, всё усмотрится! Еще поживёшь ты у моей мягкой груди, понежишься. А хочешь, я сюда перееду? Мне в общежитии так уж тяжко, так тяжко… И тебе холодно одному спать…
Мужчина вздохнул, покачал головой.
— Холодно, Дусенька, ох, холодно. А иногда Нинка приходит, встанет у кровати, молчит и смотрит. Меня как будто по рукам–ногам ужас сковывает. Вот и не верь после этого в загробную жизнь…
— Ничего! Это мы мигом! Прогоним её, прогоним, только вот вещи мои перевезём!
Женщина уверенно закивала, потом, погладив Николая по голове, схватила мужчину за волосы, подняла лицом к себе и грубо ткнулась ему в губы…
Оля шла по улице, читая таблички на домах. Вот и подъезд, где живёт тётя Света. Зайти?
Девушка помялась немного.
— Оля, ты? А я всё жду и жду! Иди скорее, у нас рыбка! Муж мой наловил, на Оке рыбачил. Иди! — Светлана увидела Лёльку из окна, замахала ей.
Лёля послушно зашла в подъезд, поднялась на нужный этаж…
Мама всегда говорила ей, что жизнь посылает помощь тогда, когда это больше всего нужно, и оттуда она приходит, откуда и не ждёшь вовсе.
Сегодня Нина послала дочке свою подругу. Со Светой они вместе учились в институте, ходили в походы, ездили в санатории, а когда Нина вышла замуж, Николай в дом подруг жены пускать перестал, разрешая только созваниваться по телефону, ну вот и на дачу один раз к Свете своих отвёз, когда в квартире ремонт затеяли…
— Ну садись. Знакомься, это мой муж, Иван, — представила Светлана вскочившего из–за стола мужчину в спортивном костюме. — Рыбак наш почётный. Выловил однажды самого большого сома, получил медаль.
— Ну зачем ты, Светик! Будто хвастаешься. Ольга, вы не забивайте себе голову, садитесь, ужинайте. Ну а я пойду, газету почитаю.
Иван встал, кивнул жене, улыбнулся гостье и ушёл.
— Мы, я и Ваня, хорошо знали Ниночку. На похоронах были тоже, ты помнишь? — Светлана поставила перед Ольгой тарелку, села рядом, отпила из большой кружки чай. — Николай твой нас не привечал. Вот так как–то и потерялись… Ладно, тут вот что: ты же пока в свободном плавании, так сказать. У нас в колледже есть место вакантное, ну помощником секретаря, бумаги приносить, студентов обзванивать и так далее. Я тебе рекомендую устроиться, заодно со всеми преподавателями познакомишься. Но решать надо сейчас.
Оля кивнула, не раздумывая.
— Тогда приходи завтра к девяти. Оформлять будем. Ну ты ешь, ешь! Отец что?
— Дама у него. Дусей зовут, кажется.
Светлана вздохнула, потом махнула рукой.
— Ну и ладно. Можно в общежитие переехать, если хочешь. Всё решим… И ночевать оставайся. Если у Николая там… Ну…
Оля вздохнула…
Дуська проснулась от странной тишины, повернулась набок, прислушалась. Николай тихо лежал рядом, не храпел, ни шлёпал губами, как обычно во сне, не стонал.
— Коль! Коля! — толкнула она его. Николай упал лицом на подушку, да так и замер.
Дуська вскрикнула, заметалась, потом, отпив из стоящей на столе рядом с кроватью рюмки, крепко сжала зубы, огляделась, сунула руку в карман Колиного пиджака, вынула кошелек, взяла несколько бумажек, потом стала рыкать по ящикам комода, перебирать вещи в гардеробе. Но у Кольки ничего не было, он уже давно всё пропил…
— Вот не везёт так не везёт! — прошептала женщина, прошла в другую комнату. У Ольги в тумбочке она нашла шкатулку с сережками, хотела уже взять себе, но услышала, как поворачивается в замке ключ, как заходит в квартиру Колькина дочка.
— А я что?! — толкая Олю в прихожей, засуетилась гостья. — Он сам! Клянусь, он сам! Да пропусти, некогда мне!
Она выскочила на лестницу и понеслась вниз, забыв у Николая на столе свои очки…
По непривычной тишине, по тому, что лепетала та женщина Оля всё поняла, вышла из квартиры, позвала соседку, тётю Аню, та всплеснула руками, стала креститься.
Ольга, наконец подойдя к отцу и увидев его бледное лицо, испуганно зажмурилась, а потом опрометью побежала на самый верхний этаж дома, распахнула окно на лестнице и судорожно сглатывала, стараясь вздохнуть. По небу плыли рваные, серые облака. От их движения кружилась голова и казалось, что это не они мчат по небу, а сам дом несётся куда–то, того гляди упадёт и разобьётся… Её дом, её с мамой дом теперь как будто залился до верху чернильными, гнетущими воспоминаниями, он скрипел и стонал, не давая Лёльке возможности сделать вдох.
Но тут в распахнутое окно ворвался несущий капли дождя ветер, пробежал вниз по лестнице и хлопнул дверью. Воздух не способен излечить, выветрить всё, что было раньше, но его можно вобрать в себя, его переменчивость, многоликость, заполнить им своё тело и отдать с выдохом всё, что хочешь забыть.
Оля дышала, но вот ни одно из воспоминаний о своей жизни она отдавать не спешила.
Нет, это всё её, её до самого последнего дня, до папиной смерти. И дальше будет её, уготованное, предназначенное, надо только не бояться…
После похорон Оля перебралась в общежитие, жить в квартире не хотела. Через год поступила в колледж, потом подтянула языки, стала увереннее работать в гостиничном бизнесе, подала документы в институт. Она часто бывала у тёти Светы, они рассматривали старый фотоальбом, вспоминали Нину.
— Знаете, мне кажется, что все эти снимки… Они неживые, ненастоящие. Мама разве была счастлива? Она терпела, мучалась, а продолжала улыбаться. Почему она не ушла от отца? Почему не стала жить сама по себе? Тогда бы она была ещё жива! — горячо говорила Оля, отвернувшись от тёти Светы.
Та пожимала плечами.
— Знаешь, я думаю, она всё ждала, что Николай, тот, которого она полюбила, за которого вышла замуж, ещё вернется. Ну, может, надеялась, что он бросит пить, что наладится у вас всё…
— Это глупо! Это было так глупо! Про неё все говорили, что она терпила, что сама виновата… Иногда я тоже так думаю. Мне противно от этих мыслей, но как иначе объяснить то, как жила мама?! — испуганно прошептала Лёлька.
— Чужая душа – потёмки, Оля. Осуждать и давать советы – проще всего. Я знаю одно – ты была у матери всегда на первом месте, всегда о тебе она думала, заботилась, как умела. Она человек, она имела право ошибаться, делать то, что не понимали окружающие. Не нам её судить. Теперь уж ты живи, как знаешь.
Ольга кивнула и добавила:
— А я не хочу семью. Никого не хочу. Мне надо быть одной, я чувствую. С кем–то рядом мне тяжело дышать, мне страшно…
Много было на её пути потом всего – друзей, врагов, легких отношений, и каждый раз она задумывалась, подводя очередной итог прожитым дням, не совершила ли где ошибки, верна ли себе, или опять боится, хватает ртом воздух, закрывая глаза и уступая кому–то. Приходя на могилу матери, она рассказывала о себе или молча сидела, глядя в небо. Мама любила цвет неба – такой изменчивый, сложный, многогранный, с переходами и тонкими оттенками, любила его в любую погоду, каждый раз говоря, что небо – это зонтик, который защищает всех от космической пустоты. Теперь мама и сама на небе, она смотрит на свою дочку сверху, всё видит…
Была ли у Оли любовь? Она не могла толком сказать. Были отношения, которые быстро заканчивались. Она не спешила верить мужчинам, пока чувствовала, что может стать зависимой от них. Многие мужчины казались ей похожими на отца, тогда она прогоняла их… И дышала, закрыв глаза…
Ольга впустит в своё сердце кого–то, обязательно, но это будет позже, через много лет, когда, стоя на веранде своего загородного домика, она поймёт, что наконец напилась одиночества досыта и готова рисковать, подарив кому–то свою любовь. Лёля научилась дышать, теперь она делала это смело и уверенно. Она улыбалась новому дню, чистому, умытому росой и играющему звонкими вспышками в золотых сережках матери, маленьких букетиках подснежников, первых весенних цветов, говорящих о возрождении природы.
— Нет, мама не была терпилой, она просто хотела, чтобы все было хорошо, — сказала как–то Ольга, приехав к тёте Свете. — Только она забывала, что хорошо должно быть ей самой…
— Ей было хорошо, Лёля. У неё была ты, уж куда больше счастья нужно женщине!..
Горела на столе лампа, Ольга и Светлана сидели и слушали, как затихает город. А через окошко на них смотрела Нина, маленькая голубая звезда на черном небе. Её девочка счастлива, Нинина дочка теперь совсем взрослая, и она улыбается, это самое главное…