В столовой детского дома было шумно. Звенели кружки, дежурные раскладывали хлеб с кубиками масла, гремели тяжёлые стулья.
Эти стулья пришли в детдом по наследству вместе с тем зданием, в котором расположили когда-то от безысходности детей. Тогда организовывались дома для беспризорников, сирот и детей врагов народа, сосланных в края далекие.
Это была господская усадьба постройки начала девятнадцатого века.
Стулья были настолько добротны, что пережив многочисленных пользователей, все ещё служили верой и правдой.
Сейчас силами старательных работниц детдома с привлечением старших девочек все они были обшиты белыми чехлами, которые регулярно кипятились в баках, крахмалились и надевались на стулья вновь.
Для нынешних владельцев стулья были тяжелы, но дети привыкли.
Эти дети вообще очень быстро привыкали ко всему – дети войны. Мягкие стулья, с витыми ножками для них были роскошью.
Здесь, в детском доме города Т., собрались те, кто пережил голод Ленинграда, бомбежки, те, кто попробовал жить самостоятельно, бродяжничать и воровать.
Здесь были те, кто видел смерть родителей, и те, кто ждал родителей каждый день, надеясь, что их ищут и вот- вот найдут.
Эти стулья белели отутюженными спинками везде – в столовой, в кабинете Анны Михайловны – директора детдома, в кабинете медика, и даже по одному стулу стояло в больших спальнях – на них восседали нянечки, иногда подремывая на высоких и мягких их спинках.
В столовую зашла Аннушка, как за глаза звали директрису дети. Она была очень маленького роста, носила солидный большой пиджак, отчего казалась ещё меньше.
Сейчас лицо её было озабоченным. Следом за ней шёл мужчина с папкой под мышкой в кепке и темном полупальто.
Дети притихли, стали тише стучать ложками, перестали болтать ногами, сидя на высоких, не по росту стульях.
К гостях тут относились всегда напряжённо.
Дети постарше сразу поняли – это не за детьми пришёл гость, он – по делу. А младшие изо всех сил старались понравиться – прямо держали спины.
– Тридцать девять их у нас, Юрий Палыч. Видите, – Анна Михайловна показала на стулья с сидящими на них коротко стриженными детьми, – Мы бережем, ничего не угваздали, хоть и в столовой, – она снимала чехол со свободного стула, – Но ведь как можно-то? Они уж пятый год у нас, вот как основали, так и…
– Да ведь не оставят вас без стульев, просто поменяют. Вам удобнее будет, легче для детей. Эти-то кресла прям тяжеленные, – гость приподнял стул за спинку.
– Так ведь мы ж их сохранили, ремонтировали, обшивали вон… У нас плотник хороший был, схоронили недавно – дядя Петя. Вон скамейки и полки – его работа. Так он эти стулья так обхаживал, как новые стали. А у нас заберут. Жаль…
Гость начал пересчитывать стулья в столовой, доводы директора были сейчас пустым звуком. Практически всё решено.
Он считал, когда к нему подошёл светлоголовый мальчик лет шести с пустой вылизанной до блеска тарелкой (других здесь не водилось).
Он слегка дёрнул его за полы пальто сзади. Юрий сбился со счета, оглянулся.
– А я Вас помню, – почти шепотом сказал он. Глаза быстрые и настороженные.
– Да? И что же ты помнишь?
– Вы меня на море учили плавать, – глаза отвёл, смотрит в сторону.
– И как? Научил?
Было видно, что мальчик изо всех сил старается вспомнить … Вот если он сейчас вспомнит – будет надежда, что это и правда за ним пришли … От напряжения у него доже вспотели ладошки …
– Не помню, – выдохнул он, опустив плечи.
Юрий не знал, что ответить, как помочь малышу. Он посмотрел на стоящую недалеко нянечку.
– Неси, Мить, тарелку, давай неси, – она за плечи взяла мальчика и увела.
Они возвращались в директорский кабинет.
– Вы простите, его, Юрий Палыч. Они все надеются. А Митя вообще ничего не помнил, когда нашли его в пустом вагоне на станции, даже имени своего. Это мы его уж тут назвали и фамилию дали – Митрофанов, Митя Митрофанов. Его железнодорожник Митрофанов нашел, вот и …
– Вы нас, Анна Михайловна, какими-то вредителями детей уж не считайте. Не огорчайтесь. Просто кто-то увидел эти ваши стулья и решил, что неподходящие они для детдома, предложил их в новый партком забрать, в зал заседаний, а вам новые предоставить. Их ещё и перетянут для парткома. А мы чем-нибудь ещё вам помочь попытаемся.
– Нам бы парты настоящие…, – мечтала директор.
Гость сел на такой же высокий стул в кабинете за стол с голубой скатертью, разложил бумаги и начал записывать. Потом опять посмотрел на собеседницу. Она стояла у открытой форточки и курила.
Потом тихо так заговорила.
– Нас сюда с десятком детей перекинули. Мы заехали, а тут спальных мест нет. Шкафы, стулья есть, а кроватей – ни одной. Это уж потом привезли панцирные. Стужа, в здании ветер гуляет. Сдвинули мы тогда стулья и детей уложили, закутали всем, чем было. А они овшивели в дороге, как мы ни старались … подбирали ж по пути беспризорников, вот и …. Так мы потом из стульев еле вытравили вшей этих. На мороз нельзя – потрескаются. Всё старались, чтоб и лак не испортить и цвет материи … И не испортили.
Юрий всё понимал. Но ему была поставлена задача – доложить в каком состоянии стулья детдома, и если состояние удовлетворительное, забрать, заменяв их на то, что дадут ему на загородной мебельной фабрике.
После посещения детдома он как раз туда собирался…
Эта хозяйственная должность, выпавшая ему после войны, была не очень-то по сердцу, но, как говорится, куда партия прикажет…
– Я, Анна Михайловна, тоже вот дочку в войну потерял, умерла от кори в эвакуации. До сих пор жена ночами плачет – себя винит.
В суете хозяйственно-партийных дел Юрий забывал прошлые беды. Сейчас, когда разрасталось партийное хозяйство, такие как он были востребованы и почти круглосуточно нужны. Притупилась память, боль, уже мало времени он проводил с женой, все больше с коллегами.
А эта поездка, этот детдом что-то в сознании перевернул…
Перед глазами стояли лица детей, их одинаковые бритые головы с большими глазами, полными надежды. Они вернули его в прошлое, напомнили о дочке, всколыхнули забытое чувство тепла дочкиных рук …
А об этом Мите с его воспоминаниями не стоило думать сейчас вообще. Сейчас работа – раскисать нельзя. В парткоме ждут доклада о выполненной задаче, готовятся к встрече делегации из Москвы.
Машина хозяйственника подъехала к проходной мебельной фабрики. Он стряхнул навалившуюся тоску, велел водителю отъехать на стоянку, а сам направился в рабочий цех. Надо было делать дело…
– Это? Вы это – для детдома?
Перед ним стояли деревянные табуретки с прорезью по середине сиденья. Он проверил документы, номера. Да, все сходилось: вместо почти дворцовых стульев для детдома были приготовлены серые табуретки с перекладинами между ножек. Спорить было бесполезно, все согласовано.
Юрий был так зол, что водитель его подпрыгнул, когда тот захлопнул дверцу машины. Но с полдороги его начальник вдруг размяк и даже заулыбался. Поди пойми это начальство.
Вскоре в кабинете секретаря парткома Юрий докладывал:
– Сергей Викторович, да не годятся эти стулья в зал заседаний, нет. Ушатали их дети совсем. И спали на них когда-то, и вшей из них вытравляли. Ремонт там не поможет. Нам с вами новые нужны. Я на мебельной видел для театра стулья, вот нам бы такие …
– Думаешь?
– Уверен. А в детдом, кстати, парты бы новые …
А потом опять поехал в детдом – успокоить Анну Михайловну. Но она разволновалась: Юрию, узнай кто об обмане, мог грозить трибунал.
– Анна Михайловна, успокойтесь, и чехлы не снимайте со стульев первое время, коль приедет к вам кто. Все нормально будет. У меня к Вам дело есть ещё, поважнее …
Через день, после того, как проблема со стульями для парткома была утрясена, Юрий с женой приехал в детдом.
Перед ними по коридору взволнованно семенила Анна Михайловна:
– Он хороший мальчик, замкнутый только, тихий, но толковый очень … И честный, я за него ручаюсь. В сорок четвертом в вагоне его нашли, маленький был, не говорил. Но это может от шока. Бомбежки, эвакуация…
Так на ходу говоря, она заглянула в двери кабинета. Сквозь застекленную дверь было видно – дети чем-то занимались с воспитателем, сидя за большим столом:
– Я Митю Митрофанова заберу.
Из кабинета настороженно появился Митя. Они отошли к окну.
Юрий присел перед ним на колено.
– Мить, знаешь, а я вспоминал-вспоминал и вспомнил. Я тогда на море так тебя плавать-то и не научил. Так что надо ещё пробовать. И с нами жить. Ты согласен?
Митька оглянулся на дверь кабинета. За ее стеклом, прижав лбы, торчали и тихо переговаривались бритые головы мальчишек и девчонок:
– Ну, чего там видно? – спрашивали те, кому у стекла места не хватило.
– Стоит, а мужик перед ним – на колене.
– Ну, точно значит – отец.
Жена Юрия с широко открытыми глазами, складкой между бровей напряжённо слушала разговор мужа и мальчика. Она уже была вся наполнена воздухом непрорываемой защиты и любви, какая может быть только у матерей.
Она боялась спугнуть, она хотела схватить и обнять мальчишку, немедленно приводя в действие все нерастраченные материнские инстинкты. Она застыла, боясь, что что-то неправильное и неожиданное вдруг сейчас помешает. Она и не ждала такого предложения от вечно занятого и такого не щедрого на эмоции мужа.
– Ты согласен?
Митька не мог говорить, он кивнул.
В этот же день Митьку забрали. Провожали всем детдомом.
– Ну, спасибо Вам за стулья, Юрий Палыч! И за Митю…, – маленькая директриса детдома вдохнула глубоко и тяжело.
Она, в большом не по плечу пиджаке, не в силах была провожать долго, она прижала Митьку к груди, глядя куда-то в расплывающуюся от слез даль, и, чтоб дети не видели её слез, ушла в здание.
А притихшие дети ещё долго смотрели на убегающую машину, и, конечно, думали, что их тоже когда-нибудь отыщут, что за ними тоже обязательно приедет отец.
***
Пусть не повторится …