История основана на реальных событиях, с благодарностью моей подписчице.
Жизнь, как она есть….
1921 год
— Батя, может, не стоит больше батраков набирать? — тихо спросила Меланья.
— А как же, дочка, нам самим управиться с таким хозяйством? Хоть и крепки да сильны братья твои, да и ты у меня работящей девкой выросла, но работы невпроворот. Да и другим надо заработать, людям надо на что-то жить…
— Бать… Не боишься, что нас кулаками обзовут? Страшно как…
— А ты не бойся, дочка. Где мы, а где те кулаки, — утешал ее отец. — Да и с чего бы вдруг? Мы ведь не буржуи какие-то.
— Ну дом у нас, хозяйство большое, земельный надел… — ответила дочь.
— Ах, Меланья! — рассмеялся отец. — Да я ж честным путем путем все заработал. А вспомни ты, как мы с матушкой твоей, покойницей, дом вот этот строили! Сколько лет я его возводил, чтобы жили мы в просторе, да в уюте. Эх, все ведь здесь твоей матушкой обставлено. Помнишь, как четыре года назад она сама лично сюда кошку запускала? Как радовались, что наконец стройка окончена! А что поголовья много.. Ну так, мы ж и разводим его сами, не воруем ни у кого телят да птицу. И за землей следим, заместо сорняка пшеница растет.
— Боязно все равно, отец, боязно.
— Не бойся, лучше кликни Кирюху, пущай зайдет.
Меланья вошла во двор и увидела Кирилла, который помогал им во дворе, брался за любую работу. Глуповатый молодой человек, он был простой, но исполнительный. Очень уж он лошадей любил, и отец Меланьи, Петр Васильевич, поручил ему конюшню. Не было у него родителей, тетка воспитывала, да у нее самой семеро по лавкам, вот парень с пятнадцати лет и живет при Петр Васильевиче, обустроившись в конюшне.
— Кирилл, батька зовет.
— Иду, хозяйка, — крикнул Кирилл.
Меланья поморщилась.
— Ты не шавка какая-то, чтобы меня хозяйкой называть. И я не барыня. Имя у меня есть.
— Простите, Меланья Петровна, — стушевался Кирилл, но Меланья махнула рукой — все равно не пройдет и пара дней, как вновь он будет называть ее хозяйкой.
Она услышала топот копыт и обернулась — во двор въезжал на вороном коне ее старший брат Степан. Он гостил у друга отца, своего крестного.
— Степка! — радостно кинулась она ему навстречу.
— Отец дома? — спрыгивая с коня, спросил он.
— А что такое? — уловив тревогу на лице старшего брата, Меланья поняла, что стряслось что-то нехорошее. — Дома.
— Антон и Павел где? — осведомился он о других братьях.
— На поле с работниками с утра уехали. Да что стряслось?
— Пойдем в дом, все сразу и расскажу.
Они вошли в дом, где Петр Васильевич о чем-то разговаривали с Кириллом.
— Степан! Вернулся уж? Так скоро? — удивился отец.
— Вернулся, батька, вернулся, — Степан снял ремень с пояса и бросил его на стол. — С плохими вестями вернулся я.
— Что, неужто приболел друг мой Макар?
— Жив и здоров он, батя, не знаю только, надолго ли, — Степан мялся и не знал, как сказать отцу дурную весть.
— Что ты как девица жеманная? Говори! — Петр Васильевич вышел из себя.
— Пришли за Макаром Ильичом. Раскулачивают его, говорят, в Архангельской губернии будет свой век доживать. Когда я уезжал, полный двор народу набралось, вот я и пришпорил коня, да до дому быстро и помчался. Батька, если уж до Макара Ильича добрались, то что стоит и у нас все забрать?
Петр Васильевич побледнел. До него только сейчас стало доходить положение вещей. Когда где-то там он слышал про кулаков, то не думал, что и его может это коснуться. Но сейчас его друга раскулачивают, не сегодня, так завтра и он дома лишится. Он обвел глазами комнату и печально вздохнул.
— Что-то нужно делать, — Степан маялся, было видно, что он сильно тревожится.
— Обдумать все надо, Степка, не рубить с плеча. Надо подумать, как дом сохранить, да в Сибирь куда-нибудь не поехать.
*****
Петр Васильевич всю ночь не спал, сидел у окна да пыхтел трубкой. Он любил свою дочь и сделает все, чтобы она не пострадала. Пусть она и не рада будет его решению. А коли случится беда, так он с сыновьями все вынесет — руки-ноги есть, голова на плечах тоже. Главное, дочку сохранить, да дом, который он с покойной супругой строил.
Утром он постучал в комнату Меланьи и после ее ответа вошел внутрь.
— Батя, ты всю ночь не спал? — спросила девушка.
— Вижу, тебе тоже не спалось, — присаживаясь на стул с высокой спинкой, кивнул он.
— Я все о Макаре Ильиче беспокоюсь.
— Он мужик взрослый, у него сыновья есть, сдюжит…Хуже всего женщинам, вот им порой не по плечу испытания.
— О чем ты, батя? — Меланья не понимала отца.
— Я придумал, как тебя здесь оставить и как дом уберечь. Только помощь мне твоя нужна. Хотя, какая это помощь… Жертва… — он опустил голову в руки, а потом печально провел ладонями по лицу.
— Батя, да ради тебя я на что угодно.
— Если придут нас раскулачивать, то заберут все — дом, животину, землю. Все заберут, а нас выселят. Не знаю даже, в какие края их ум завистливый и злобный укажет нам путь. Но могут оставить хотя бы дом, в том случае, если хозяйничать здесь станет простой мужик, бедный да глуповатый. Из работников.
— Ничего не понимаю, батька… — Меланья смотрела на отца внимательно. — Как же это нам сохранить дом, да хозяином мужика рабочего сделать?
— Ты только послушай меня, не перебивай… — слова давались Петру Васильевичу с трудом, но он понимал, что это надо сказать. — Ради дома, ради памяти твоей покойной матушки Елизаветы, ты должна выйти замуж за работника. Вот когда он войдет в дом и будет здесь жить, тогда есть возможность оставить его в нашей семье. Коли уж выйдет так, что нас сошлют, я найду способы вернуться в дом, но хочу, чтобы ты его сохранила.
— Нет, батя, нет, — прошептала сквозь слезы Меланья. — Если уж суждено будет испытать долю горькую, то я с тобой и с братьями ее разделю.
— Меланья! — отец строго на нее посмотрел. — Кому легче от этого станет? Ты только подумай, что может нас ждать в изгнании, куда нас пошлют? Ты, моя красавица, единственная образованная девушка во всем селе. Загубят твою красоту. Нет, дочка, ты должна сберечь наш дом, ради меня и ради братьев.
— И кого же ты приметил в качестве зятя?
— А Кирилла. А что, исполнительный, что скажешь, то и делает. Ну глуповат и карандаша в руках не держал, но ведь и меня почитает, и тебя не обидит.
— Он выпить любит, повеселиться.
— А кто не любит? Ты на братьев своих посмотри, как еще ребятенка никому не заделали? А мож заделали, да молчат, — махнул рукой отец. — Такой как Кирилл будет вести себя тише воды, ниже травы, побоится рот на дом разинуть в случае нашего возвращения.
— Но ведь мне женой ему быть….
— Вот и воспитаешь его для себя. Зато красивый он, а там, с годами, может и поумнеет. Да и ты на что? Грамоте тебя два учителя обучали, говорят, способная. Вот и научи его хоть читать и писать, будет чем заняться, коли все заберут.
****
Меланья думала весь день, прикидывала все в уме, а тут еще и от Макара Ильича пришла весточка, успел он записку передать. Забрали все, выдали худую клячу, да скрипучую повозку, да разрешили лишь личные вещи взять. Меланья плакала, вспоминая крестного отца своего брата Степана, да дочь его, Лукерью, подружку свою. Как вынесет она все?
На следующий день и Петру Васильевичу пришла бумага из города. Один из его знакомых прознал, что на неделе и его придут раскулачивать. Решил предупредить.
— Ну что, дочка, что решила? — отец был черней тучи.
— Согласна я, батя, раз уж другого выхода ты не придумал. Только вот, согласится ли Кирилл?
Но Кирилл, узнав о том, что его хотят женить на хозяйской дочери, воспрял духом и радостно согласился. На следующий день, заплатив попу денег, Петр Васильевич с тяжелым сердцем стоял позади дочери, которая перед алтарем венчалась с Кириллом. В местном ревкоме их тоже расписали.
— Петр Васильевич, чего ты дочь за батрака выдаешь? — удивился его знакомый Кузьма Андреевич, который служил при комитете.
— Да вот, Кузьма Андреевич, согрешили молодые, а вдруг понесёт? Грех надо прикрыть, — соврал Петр Васильевич.
— Эх, молодо да зелено. Помнишь, Петр Васильевич, как мы за своими ухаживали, да чтобы на свиданку позвать, пороги родительские оббивали? А нонче что за молодежь?
— И не говори, Кузьма Андреевич. Ну а ты как поживаешь? Как работается тебе?
— Всяко лучше, чем в армии. Я свое отслужил. — Кузьма Андреевич, участник гражданской, почесал голову. — Ну а ты? Как тебе при новой власти?
— А мне какая разница, какая власть, — слукавил Петр Васильевич, который понимал, что новые веяния для него ничего хорошего не несут. — Лишь бы работа была, да дети здоровы. Что в наши годы нам надо?
— И то правду говоришь, Петр Васильевич. И то правду. Ты вон с утра до ночи упахиваешься, дети есть, а мне заради кого? Вот и приходится то воевать, то порядки новые поддерживать.
— Пойду я, Кузьма Андреевич, пора молодых поздравлять. Заходи после работы, чарочку налью.
Меланья, которая раньше хорошо относилась к Кириллу, считая его другом, изменила свое к нему отношение. Тяжко ей было с ним в кровать ложиться, да отказаться не могла, иначе спросит он тогда, ради чего вся свадьба. Да и венчана она с ним, другого пути нет. Утром, встречаясь с отцом и братьями, она видела их сочувственные взгляды, особенно когда Кирилл за столом говорил какую-нибудь глупость. Но гордо вскидывала голову. Нет, пусть отец не испытывает чувство вины, она ради него и братьев все сделает.
Прошло несколько дней прежде чем пришли уполномоченные. Петр Васильевич и братья готовились к их приходу, понимали, что с пустыми руками их отправят, вот потихоньку Меланья вшивала им в верхнюю одежду монеты. Тот день для нее навсегда останется кошмаром — она помнила отрешенный взгляд отца и братьев, когда выводили со двора поголовье. Она тряслась от страха, что их выкинут сейчас из дома и тогда жертва будет напрасной. Но тут вступился Кузьма Андреевич и сказал, что Кирилл, сын покойного рыбака, конюхом здесь обычным служил, спал на конюшне, что из батраков он, так что пущай и живет здесь с женой.
Петра Васильевича и братьев Меланьи — Степана, Антона и Павла отправили в Сибирь. Как кричала от горя Меланья, как плакала она, что душу раздирали ее слезы, никому не было дела до ее боли душевной. Она навсегда запомнила взгляды своих любимых мужчин, когда покидали они родной двор на повозке… И как отец шептал губами:
— Я вернусь…
— Повезло вам, товарищ Рыбакова, что замуж за конюха пошли. Так что живите в доме и скажите спасибо мужу, который своим трудом заслужил здесь теперь быть хозяином, — уполномоченный с брезгливостью и какой-то ненавистью смотрел на девушку.
Товарищ Рыбакова… Это будто кинжалом прошло по ее сердцу. У Кирилла даже фамилии не было, так и звали его все — сын рыбака, а после уж, с помощью ее отца в 1918 году дали фамилию Рыбаков. Он у тетки воспитывался, мать при родах умерла, отец лишь имя дать успел. Тетка и вовсе не записывала его никуда, знали лишь год, когда мальчишка родился — 1903. Месяц наугад писали.
Со двора согнали почти все поголовье, оставили лишь лошадь одну да корову, и то потом Кирилл попрекал жену, что в этом лишь его заслуга.
Спустя время Меланья тысячу раз пожалела, что принесла себя в жертву ради дома. Все оказалось напрасным, ведь отец и братья не вернулись. И никакой дом не стоил той тоски, которую она испытывала, не зная, где ее братья и отец. Им нельзя было даже ей писать…
Рядом был нелюбимый муж, которого она стала тихо ненавидеть. А он, хоть и стал чувствовать себя хозяином этого дома, но жену не жаловал — понимал, что не ровня ей и что не любит она его. Оттого пил… Только руку на нее не поднимал, боясь, что вернется прежний хозяин и не сдобровать бы ему…
А она жила и надеялась, что увидит когда-нибудь родных своих и выберется из этого ада…
***
Он не оставлял ей ни малейшего шанса полюбить его. Меланья пробовала, пыталась, но не вышло. Если бы Кирилл не пил, не гулял с другими бабами, да не упрекал ее во всем, глядишь, может, стерпелось бы, да слюбилось. Но… Он неоднократно ей говорил, что она сама виновата, не нужно было замуж за него выходить. Конечно, он все понял. Понял, отчего этот брак случился.
-Тебе ли жаловаться? — зло отвечала на его упреки Маланья. — Живешь в большом уютном доме, отстроенном моим отцом, да обставленный рукой моей матери. Где бы ты был сейчас, а? Неужто думаешь, тебе бы дом отдали просто так? Да куда там! — Она рассмеялась. — Поселили бы сюда семью, а тебе бы пинка дали. Пошел бы к тетке своей жить. Так что живи здесь и радуйся.
А Кирилл и радовался — работал на конюшне в колхозе, да брагу попивал. Много ли ему надо было? Маланья злилась от того, что в его жизни нет никакой цели. Она ведь пыталась что-то обратить в пользу, и просила его не пить больше, и грамоте обучить хотела, чтобы вместо крестика он хоть подпись свою ставил, но он даже месяцы и время путает…А еще он стал ее называть Манькой. Уж сколько она ругалась, говорила, что ее имя Меланья, но тот лишь смеялся.
При этом, несмотря на то, что и сам он не любил жену, чувствуя от нее холод и пренебрежение, не забывал время от времени напоминать ей о супружеских обязанностях. Через год после той свадьбы, которая была сыграна отцом, Меланья родила Павла. Она назвала так сына в честь одного из братьев. Мальчишка был похожим на нее внешне и на того, чье имя носил. Меланья души не чаяла в своем первенце, потому что он во многом походил на нее, как говорил Кирилл — пошел в ее «породу». Меланья знала — она выучит Павла, даст ему образование, она из кожи вон вылезет, чтобы он выбился в люди и стал таким же работящим, умным и целеустремленным как его дед и дяди. Следом после Павла родился еще один сын, но Меланья даже имя дать ему не успела, он умер в младенчестве.
Меланья воспитывала сына и ждала.. Ждала, когда что-то изменится, ждала хоть какой-то весточки от братьев и отца. Но ничего не менялось и писем от родных не было. Тоска и неизвестность съедали ее изнутри, лишь одна радость была в ее жизни — это Павлик.
В ноябре 1929 года Меланья вновь родила сына. Всю беременность она надеялась, что родится ребенок из ее «породы», но, увидев младенца, она поняла, что это копия Кирилл. Это было неправильно по отношению к ребенку, она сама это понимала, но ничего не могла с собой сделать, чувствуя разочарование. Мальчика она назвала Иваном.
Кириллу было все равно на кого он похож, радовался сыну и ушел в запой. Конечно, он не забывал про работу, но и вечера проводил вне дома.
В январе Меланья попросила записать ребенка.
— Коли уж покрестить его не можем, пусть хоть в сельсовете записан будет. — Меланье было больно от того, что храм закрыли и вместо него теперь зернохранилище. Благо она успела Павлушу окрестить.
— А ты разве не записала? — удивился муж.
— Нет. Сходи сам запиши своего сына.
— Только моего? — усмехнулся Кирилл. — Ах, как же я запамятовал, Манька, для тебя же, кроме Павлухи никого не существует. А что же ты имя младшему не дала в честь другого братца? Понял, это от того, что малец на меня похож как две капли воды?
Меланья ничего не сказала, лишь отвернулась и пошла кормить ребенка.
Кирилл пришел в сельский совет и заявил секретарю о том, что хочет записать сына.
— Опомнился! — покачала головой секретарь. — Вроде Меланья не вчера родила, сколько уж времени прошло?
— Да я и не знал, что он не записанный.
— Ладно, говори в какой день родился.
— Дык.. — Кирилл почесал голову, пытаясь отчаянно вспомнить, когда Ваня на свет появился. — Не помню я. Вот кабанчика когда резали. Число не помню, месяца не знаю.
Секретарь сплюнула от досады, да записала его тем днем, когда Кирилл в сельсовет пришел — 9 января 1930 год.
Меланья, узнав о том, что Кирилл не только число не запомнил, но и месяц, грустно покачала головой. Господи, развернуть бы время вспять, да плюнуть на дом и отбыть с родными. Хоть в Сибирь, хоть на север, от этого дурака бы только подальше.
****
Шло время, Павел рос, учился отлично, подрастал и Ваня, все больше похожий на отца — одни гулянки на уме со шпаной в деревне, а учиться не заставишь.
1941 год
У Меланьи уже было четверо детей — 19 летний Павел, обучавшийся в военном училище, 11 летний Ваня-хулиган, 7-летняя Катюша и Борис, которому было несколько месяцев от роду. С каждым родившимся ребенком Меланья понимала — они все пошли в отца, кроме первого и самого любимого. Не знала она, какими вырастут младшие, но над первым дышала и очень им гордилась. Но когда, в конце июня она стояла на площади и слушала объявление товарища Молотова, в ее жилах застыла кровь. Она понимала, что это значит. Меланья была уверена, что ее сын не отсидится в сторонке, что в первых рядах он пойдет.
Так и вышло — Павла отправили в учебку на подготовку к фронту, от куда он и поехал в самое пекло в звании лейтенанта.
Кирилл к тому времени тоже отправился на защиту родины, служил в обозе с лошадьми. Но не за него был страх у Меланьи, а за Павла — за ее надежду и гордость.
Только сколько таких лейтенантиков полегло? Вот и Павел пал в бою зимой 1942 года.
Получив похоронку на сына, Меланья чуть не сошла с ума. Она проклинала небеса, кричала как раненая птица, и даже дети, которые столпились возле нее, не могли успокоить свою обезумевшую мать от горя.
Это была ее самая большая потеря. Эта боль была даже сильнее той, которую она испытывала, провожая взглядом отца и братьев после раскулачивания.
Но потом она успокоилась и в ее душе поселилась надежда на то, что это ошибка. Но писем не было, оттого эта самая надежда гасла месяц за месяцем. Кирилл писал ей письма, но они были сухие — он просил табаку да теплых носков и варежек, спрашивал о детях. Обратные письма от Меланьи тоже не были наполнены теплом, скорее походили на отчеты.
Когда в 1945 году он вернулся домой, гордясь медалью «За Отвагу» на груди, Меланья встретила его холодно.
— Смотрю, не шибко ты мне рада, Манька, — вечером Кирилл сидел в комнате и дымил.
— Почему ты? — тихо спросила она.
— Что я?
— Почему ты вернулся, а не мой сын Павлик? Почему он погиб, а не ты?
Он подошел к ней, замахнулся и ударил по щеке, затем так же тихо произнес:
— Ты меня всю жизнь ненавидела, и сейчас ненавидишь. Можешь и дальше это делать, но я этого не заслужил. Я не прятался за лошадьми, — он потряс гимнастеркой с медалью перед ее носом. — Я Родину защищал. И я не заслужил такого к себе отношения. И еще… Павел был и моим сыном, я тоже страдал, когда узнал о том, что он погиб. Но я, будучи там, понимал, что его жертва не напрасна.
— Зато моя напрасна… — прошептала Меланья сквозь слезы.
Кирилл сплюнул и вышел, оставив ее одну в комнате. Меланья бросилась на кровать и зарыдала. Она плакала от жалости к себе, к Павлу и даже Кириллу. Слишком жестоко она с ним обошлась, зря, наверное, она произнесла эти слова. Но боль в ее душе не утихла за эти три года.
Успокоившись, она вышла из комнаты и, увидев мужа за столом перед бутылкой, подошла и произнесла:
— Прости меня. Рассудок от горя помутился.
— Я давно на тебя не обижаюсь, все понимаю, Манька..
— Не называй меня так, я тысячу раз просила.
— Послушай, ничего не изменить, совсем ничего. Ты ведь даже развестись со мной не можешь, потому что никогда в жизни я не уйду от детей, и развода тебе не дам. Сама ты тоже не уйдешь, слишком многим ты пожертвовала ради этого дома. К тому же.. Ты ведь по-прежнему ждешь их?
Меланья кивнула.
— Они не вернутся. Их и в живых, быть может, уже нет. У нас есть дети.. — он продолжил. — Я вижу, что ты не особо их любишь и не балуешь вниманием и заботой. Но… Давай хотя бы попробуем жить как нормальные люди, хотя бы ради детей. Может быть хватит друг друга презирать? Давай зароем этот топор войны? Ну право, смешно — мы пятерых детей состряпали, да, пусть двоих с нами нет, но трое ребят в хате, а мы с тобой друг на друга волком смотрим. Двадцать четыре года назад поженились, а все не в ладу.
Меланья подошла к столу, налила себе в стакан и залпом выпила. Посмотрев на мужа, она лишь коротко кивнула.
Спустя два года у Меланьи родилась дочка Зоя. А Кирилл не сдержал слова, не захотел жить как нормальные люди — вновь пустился во все тяжкие, как не призывала Меланья его образумиться. Вновь стал называть ее Манькой, да еще, понимая, что прежний хозяин дома и его сыновья не вернутся, стал руку поднимать на нее. Не останавливали даже дети. Хотя и они вскоре стали покидать родной дом. В 1948 году, когда Зое исполнился год, Ивана призвали в армию, отправили служить в Москву. Меланья вздохнула спокойно — может быть там его научат уму-разуму? Он ведь вылитый отец, что внешне, что по характеру. Любил погулять и выпить. Благо, хоть работал, вот тут нареканий не было, как и к Кириллу — оба работящие и безотказные.
Ваня не вернулся в родную деревню, он не захотел возвращаться туда, где мать постоянно ругалась с отцом, где вчерашний фронтовик ведет себя неподобающе. Да и от матери он не чувствовал никогда тепла. Помнил он брата Павла, как мать к нему относилась. Ни к какому другому ребенку она не проявляла столько любви и заботы. Иван остался в Москве после армии, выучился на шофера, встретил хорошую девушку и женился. Но не пошла ему на пользу служба — он и в Москве куролесил, пил, любил покричать и пошуметь.
Правда, все же за работу ему выделили квартиру, что было почетно. Кирилл гордился сыном, а Меланья испытывала равнодушие.
Вскоре от дебоширства отца и холодности матери сбежали из дома в город и Катюша с Борисом. Осталась с ними Зоя.
Она не понимала, отчего мать с отцом живет. А Меланья говорила о том, что надежда в ее сердце не угасает. Она клятву когда-то отцу давала, что дом сбережет и дождется их. Она променяла свою судьбу на дом, и другой судьбы у нее уже не будет.
— Неужели тебя вообще ничего не радует, мама? — спросила у нее как-то Зоя после отъезда Ивана с семьей. — Внучке твоей 5 лет, красавица, умница.
— Да я ее толком и не знаю… -пожала равнодушно плечами Меланья. — Приехали, уехали…
— Знаешь, мама, отчего так скоро уехали? Сил нет на тебя смотреть. Женщина с грустными глазами, никакой радости в жизни.
— А где ее взять, эту радость? — спросила мать.
— Хотя бы в нас, в детях, во внуках. Знаю, мама, — вздохнула Зоя. — Ты любила лишь Павла. Я не знала его, я появилась на свет спустя пять лет после его смерти. И я верю, что он был достойным сыном. Но ведь у тебя есть и другие дети, мама, неужто они по твоим меркам не достойные? Ты пыталась нас когда-то полюбить? Нет.. Есть мы, и ладно. Не было бы нас, так тоже не беда, — Зоя плакала. — А отец? Разве не ты его таким сделала?
— Нет, — покачала головой Меланья. — Нет… Он с самого начала чувствовал, что я ему не ровня, потому что…Потому что, как бы я его не отучала ранее, но он всегда называл меня хозяйкой до раскулачивания. Он был будто не в своей тарелке и начал пить. Я пробовала полюбить его, обучить грамоте, научить читать книги и развиваться, но ему все это было неинтересно. Куда проще было пойти с мужиками и напиваться, горланя песни на все село. Я пыталась сперва наладить наш быт, пересиливала себя, но он… Не было у него ни цели, ни стремлений. Не смотрел в будущее. Я махнула рукой на все, стала привыкать. Павла я любила, потому что он в моих родных пошел и нравом и внешностью. Стремился к обучению, всегда постигал что-то новое, проявлял ко всему интерес. А возьми вот Ваню… Когда он начал расти, я пыталась учить его читать, буквы выводить, но он убегал, прятался, одни шалости были на уме…А потом что? Так же, как и отец стал к бутылке прикладываться, шуму в деревне наводил, вел себя так же, как Кирилл в молодости. Ни Катя, ни Борис, ни ты.. Никто из вас не пошел по стопам деда и дядей, никто из вас не ставит цели перед собой. Для вас обучение — это обязанность.
— Ну прости, мама, что не оправдали твоих надежд, — Зоя встала и вышла из дома. Разговор по душам получился, да что изменило?
В начале семидесятых умер Кирилл. Не был он старым, но его образ жизни свел его в могилу.
— Когда помру, не вздумайте хоронить меня рядом с ним. Всю жизнь с нелюбимым прожила, не хочу покоиться и на том свете, — завещала Меланья.
Она не пережила Кирилла всего на несколько лет. Тоска по отцу и братьям, по погибшему сыну съедала ее изнутри. Она не могла забыть слова отца, когда он говорил, что вернется. Не вернулся, и дом, который она хранила, ради которого пожертвовала собой, не стоило тех лет слез и печали.
Дети не послушали ее наказа, схоронили рядом с Кириллом, считая, что это все бредни безумной женщины.
Вскоре после ее смерти село расселили — жителей в нем было мало, молодежь стала уезжать в города, учились, заводили семьи. Зоя тоже уехала из дома, который стал разваливаться с годами. Дом у было более шестидесяти лет, дерево начало гнить, он перекашивался.
Все дети создали семьи, женились, пошло свое потомство. А от того дома остался лишь пустырь…
*****
В конце восьмидесятых годов Иван получил письмо. Прочитав его, он нахмурился.
— Что в нем? От кого?
— От моего дяди. Он жив, здоров, все у него хорошо. Просит написать ответ.
— Напиши ему, — посоветовала жена.
— Зачем? — спросил Иван, комкая лист и выбрасывая его в окно, где шел проливной дождь. — К чему? Матери, которая всю жизнь их ждала, больше нет. Дома этого больше нет…
— Но ведь родня… — тихо произнесла супруга.
— Родня…- Иван усмехнулся. — Не их мы породы… Коли даже родная мать нами пренебрегала, что уж говорить о тех, кто нас не знал? Мы дети Кирилла и этим все сказано.
— Знаешь, Ваня… — Жена дотронулась до его плеча. — Дай мне слово, что ты никогда не пожертвуешь нашими детьми ради чего-то.. Ни дом, ни какая-то гордость, ни что другое не может быть дороже счастья быть рядом с любимыми. Твоя мать принесла себя в напрасную жертву, так и не дождавшись возвращения братьев и отца в дом, ради которого вышла замуж за твоего отца. Кто знает, как сложилась бы ее жизнь, если бы ее выслали с отцом и братьями?..
— Никто не знает, — ответил Иван. — И я даю тебе слово — наши дети не будут жертвовать своими судьбами ради призрачной надежды.
Потому что все это пустое и все это напрасно. Надо жить в реальности, а не питать иллюзий и не жить пустыми мечтами.