Маша Патракова с мужем Степаном жила хорошо — лучше и не надо. Никогда в их доме не было скандалов, так, поругаются иногда, два часа дуются друг на друга, а потом кто-нибудь — или Маша, или Степа — идет на мировую. Характер у Степы был замечательный — мягкий и покладистый. Да и Маша обладала тихим и спокойным нравом.
Денег больших в семье не водилось, но в холодильнике, слава богу, продукты были: молоко, сметана, мясо… все, что надо простому человеку. Деликатесов особых Патраковы не жаловали, хотя и пробовали разные китайские прибамбасы под соевым соусом, могли и шавермой закусить в хорошо проверенной кафешке. Но все равно предпочитали супруги простые блюда отечественной кухни. И были сыты.
Нарядов новых не покупали — куда? Грохнешь денег кучу, а все это потом в шкафу пылится. Надумает Маша раз в год пофрантить, достанет прошлогоднее платье, а оно на талии не сходится. И куда его теперь? Степан не отставал, за годы спокойной семейной жизни отрастил себе «мозоль» на том самом месте, где раньше был у него пресс спортсмена. По привычке встанет на весы, почешет затылок, пнет противный агрегат под диван и бежит завтракать — Маша как раз на стол скворчащую яичницу с салом ставит. Большую часть своей жизни Патраковы проводили на даче, которую купили в самом начале семейной жизни. Многих сил и нервов стоила им эта покупочка: пять лет кредит выплачивали, во всем себе отказывая. Но долгами не обросли, даже умудрились старенький домик с запущенным садом превратить в райское место, где и пруд собственный был, и банька новенькая, и даже беседка, да какая!
Маша в интернете посмотрела, сколько гребут строители за работу, сколько печники требуют за кладку барбекю, тандыра и всего, что нужно для целого комплекса дачника — обалдела. И Степа сам, своими руками все построил и сложил. И не из калиброванных, один к одному, бревнышек, не из звонких, новеньких боровичевских кирпичей — из старья! Нашел в карьере кем-то выброшенную (вот люди богатые) баню и потихоньку на своем грузовичке перетащил к себе.
Когда в доме перекладывал печь, все, до кирпичика сохранил, да еще кое-где подсобрал — в дело ушли отходы!
И теперь у Маши и Степы среди сосен, напротив аккуратного, чистого, глубокого пруда красуется беседка с целым печным комплексом, с окошками и дверями: хочешь зимой шашлычка — добро пожаловать — здесь сухо, тепло и не дует!
Андрюша, сын, с самых малых лет трудился тут, помогал по хозяйству. Дочка Катюша возле матери на грядках с сорняками боролась. Две альпийские горки, яркие, покрытые разноцветным ковром из цветов — работа Андрея и Кати. Сами на тачке с огорода камни таскали, сами с февраля пестовали капризную рассаду, сами ухаживали — поливали, холили и лелеяли. Андрюха со стипендии фонарики купил, Катя весь свой заработок на летней практике угрохала на гномиков, ежиков и аистов.
Вечерком всей семьей соберутся, самовар поставят, Катя быстренько на огороде зелени настрижет, помидоров, огурцов, согретых солнцем, насобирает и салат сварганит. Андрей с отцом у мангала возятся: хорошая вещь — огонь всей компании видно, а дым — в трубу. На улице жара, сушь, соседи шашлыки жарить боятся. Не дай бог, уголек на траву упадет — беда будет. А у Патраковых все хорошо — угли в печи, от ветра закрытые. Степан на решетке мясо обжаривает — по всей деревне дух идет, слюной можно подавиться.
Маша вино из подвала достанет, свое, клубничное. Аромат от него летний, медовый, солнечный. Пьешь такое и не понимаешь, что это: компот или сок? Голова ясная, помыслы добрые, а поднимешься — попа обратно на лавку падает. Смех, песни — целый вечер. В сумерках загораются фонарики, огонь ярко пылает в печи-камине — ни один гнус близко не подлезет. На душе у Маши хорошо так, что комок в горле встанет, боязно — не бывает такого счастья у людей. Не дает судьба всего сразу: и мужа любимого, и детей ласковых, толковых. Где-то подвох должен быть.
Маша такие думки от себя отгоняет и поздно ночью, когда все засыпают, беззвучно, про себя молится и просит всевышнего не отбирать у нее то, что есть.
Дети выросли и разъехались. Маше не верилось: вот только что были здесь, рядом. И нет их. Мася, овчарка, долго скучала по своим хозяевам. Беспокойно водила носом, напряженно вглядываясь на дорогу — вдруг появятся.
Маша помнит: Андрюха однажды зимой принес собаку домой на руках. В соседней деревне, пустующей в холодное время года, Мася была брошена хозяином. Прикованная цепью, истощенная, она даже выть уже не могла. Сын выяснил, что Митька Чиркунов, владелец овчарки, приезжал кормить ее раз в неделю. А потом загулял и начисто забыл о собаке.
Какая, к черту, овчарка… Истощенное, с искривленными, рахитными ногами, существо. Приняли, конечно. Назвали Маськой. Откормили, полюбили. Маська освоилась и была благодарна за все. Андрюху ждала и радовалась, когда он приезжал, прыгала, высоко подбрасывая свое легкое тельце, так и не набравшее нужный вес, стараясь лизнуть его в щеку. Но и тут — настало время долгой разлуки.
Пошло-поехало: учеба, армия у Андрея, а у Кати — колледж и… замужество. Рано конечно, двадцать два года девчонке. Это во время Машиной юности в двадцать два года у нее уже детей двое было, а сейчас среди долго взрослеющей молодежи такое явление — нечастое. Что поделать. Познакомились с женихом Николаем. Хороший мальчишка, спокойный, симпатичный, немногословный. Руки из нужного места у парня растут: вместе со Степаном крышу латал. Чем-то на Андрюшку похож: такой же высоченный, каланча, такой же светловолосый и сероглазый. Для работы надел светлую рубашку Андрея и его кепку. Не сразу соседи поняли, что будущий зять, а не сын на участке хлопочет. В общем, понравился Патраковым жених. Одно огорчило: после бракосочетания собрался он Катю увозить на Север, где служил. Поэтому свадьбу играли скромную, без ресторанов и кучи гостей: родители да близкие друзья собрались на даче. Вот и все.
Зять хороший. А вот мама его совсем Маше не понравилась. Всего в ней было «слишком». Мужа, отца Николая, рядом с Ольгой не было — развелись двенадцать лет назад, «потому что все мужики — козлы». Сватья сказала, словно выдохнула нехорошие слова вместе с колечком дыма от сигареты, не стесняясь присутствующих мужчин: Степана, собственного сына, Андрея и пары мальчишек, друзей жениха.
Голос у Ольги — неприятный, с визгливыми нотками, на повышенных тонах. Степан, привыкший к Машиному, грудному, спокойному, старался не вздрагивать и не морщиться, когда сватья, перебивая всех, влезала в разговоры со своими репликами. Не нравилось Патракову, что Ольга как-то уж очень часто лезла к нему с поцелуями и пачкала щеки красной помадой. Маше это тоже не нравилось, но ведь свадьба у детей — можно потерпеть.
Играла музыка, и Ольга вылезла из-за стола танцевать. И тут уж… Разгулялась сватьюшка на всю катушку: выволокла молодых парней на середину «танцпола» и давай выкамаривать! То платье кокетливо поддернет, то cиcьки свои, прости господи, ладонями приподнимет, мол, гляньте на меня, какая я смелая и не по годам сексапильная.
Набралась, конечно, бывает. Но ведь совесть надо иметь — взрослый сын женится, не стыдно его так позорить? Николай краснел-бледнел, потом не выдержал, поднялся, извинился и увел всю компанию на озеро. Степан попрощался и ушел спать. А сватья присела, лениво поковыряла салат, выпила водочки и уставилась на Машу, облокотившись острыми локтями о свадебный стол.
— Завидую я тебе (о, уже на «ты» перешла), Машка! И мужика себе такого ладного отхватила, и дачку славную имеешь, и дочка у тебя — ничего.
Маша внутренне усмехнулась. Надо же, сначала дачку оценила, а дочку — потом. Промолчала.
— Спасибо, Ольга. Так ведь и у тебя сын — золото!
Оля махнула рукой пренебрежительно, будто не о Коле речь ведется, а о безделушке никчемной. Вновь скосила очи на Машу… С Олиных ресниц осыпалась тушь, краска свалялась комочками и забилась в уголки глаз.
— Коля, Коля. А что Коля? Ростила-рОстила, и че? «Пока, мама, я женюсь!» Не любит он меня. И мужа не любит моего. А знаешь, почему? Потому что муж у меня молодой! Да! Колькин папаша — хиляк, слюнтяй был. Не люблю таких. А этот, мой, который сейчас, — Ольга сжала кулак и продемонстрировала его Маше, — Вот! Мужик! Мы с ним двух дочек настругали! Поняла?
Как тут не понять…
— А почему их сегодня нет? — Маша начала собирать со стола посуду.
— А, да ни почему! Колька моего Петю не-на-ви-дит! Ему не понять, что мать еще молода и хочет любви! С девками возился, ничего не скажу, а с Петей даже не здоровается! И на свадьбе видеть его не пожелал! И весь вечер долдонит: почему я дочек с собой не привезла? Трясется над ними, даже с собой забрать хочет. Пришлось девок с соседкой оставить, чтоб успокоился. Будто Петька — неродной им отец…
Маша лишь пожала плечами. В каждой избушке свои погремушки. Но что-то подсказывало ей: причины нелюбви Коли к отчиму были вескими. А потом отчего-то разнылось сердце: наверное, это были о-о-чень веские причины. Парень на Север, в глушь от «родителя» умотал. Неужели такая тяга у него к военной лямке? Патриотизм? Не исключено. Но…
Ольга, совсем пьяная, тяжело поднялась.
— Скучный праздник, эта ваша свадьба. Пойду я. Ты, Машка, где мне постелила?
— В комнате детей. Там хорошо, Оля. Прохладно.
Сватья пьяно погрозила Маше пальцем.
— Ай, хитрая. Я на веранде хотела.
— На веранде молодые…
— А не боишься, что я сейчас кровати перепутаю и к муженьку твоему под бочок лягу?
Маша улыбнулась.
— Не боюсь. Ты же таких взрослых дядек не любишь.
Ольга потянулась, выпятив грудь, ахнула сладко.
— Твоя правда. Ох, люблю мАладых! Давай, показывай спальню!
***
Ночью Маше не спалось. Ребята вернулись только под утро. Катя на цыпочках подкралась к материнской постели и спросила:
— Мамулечка, а у нас осталось что-нибудь перекусить?
От волос дочери, как от русалки, вкусно пахло озерной свежестью, а от рук — костром.
— Доченька, посмотрите в холодильнике. Там все. Разберетесь.
Катя чмокнула Машу в щеку.
— Совсем не хотим спать, проголодались очень. Мы в беседке посидим еще? Ты не беспокойся, я все потом уберу.
Маша посмотрела на нее, такую свежую, юную, цветущую. Зачем ей сдался этот «замуж». По полгода теперь не видеть солнца, прозябать под ледяными ветрами…
— Я люблю тебя, Катюшка. Иди, иди, дай поспать.
Катя улизнула. В открытое окно доносились тихие смешки молодежи. Сын что-то такое рассказывал интересное, а ребята весело смеялись, неуклюже пытаясь сильно не шуметь. Маська, сопровождавшая компанию всю ночь, тихонько повизгивала, требуя вкусняшек, крутясь около молодежи.
Наверное, Катя сейчас, прильнув к мужу, старалась впитать в себя в последний раз упоительные запахи летней ночи, переходящей в окрашенное малиновым рассветом утро. Наслаждалась теплом, как дюймовочка, перед тем, как навеки убраться в кротовую нору… Ах, о чем это Маша думает. Пусть все у них будет хорошо.
Через два дня дом опустел. Сын уехал в Питер — ждала работа, как и остальных гостей из молодежи. Катя с Николаем — собирать вещи. Проводы затянулись, пока сватья не прикрикнула:
— Да хватит тебе уже! Машка, не на каторгу детей отправляешь! Отлипни!
В первый раз в жизни Маше захотелось оскорбить или ударить постороннего человека. Да! Постороннего! Видеть эту мамашу просто не хотелось больше никогда!
Как она ошибалась! Если бы только знала…
***
Так тихо стало на даче… Но тишина нисколько не тяготила Патраковых. Они быстро вернулись в прежний свой ритм: привычный жизненный уклад, сопровождаемый повседневными заботами.
Внезапный приезд Ольги нарушил спокойствие семейства Патраковых. Явилась сватья без предварительного звонка, без предупреждения — как снег на голову. И не одна — к ногам женщины прижимались две маленькие девчушки — близняшки, на вид — шести лет от роду.
— Хозяева! Эй, где вы там затихарились? Принимайте родственников! — зычно кричала через забор Ольга.
Маська совсем растерялась, не знала даже, что ей делать: вроде тетка знакомая, а эти две — кто? Она лаяла, махала хвостом, стараясь не пускать гостей дальше калитки. Маша выскочила на порог, всплеснула руками и привязала собаку, от греха подальше. Церемонно расцеловавшись с Ольгой, взяла за руки оробевших девчулек и повела честную компанию в дом.
— Тетенька, а ваша собачка злая? — спросила одна из близняшек.
— Нет, милая, она просто вас, таких хорошеньких, никогда не видела, — ответила Маша.
— А можно, пожалуйста, мы ее немного погладим? — вторая девочка глянула на Машу такими глазищами…
Что-то екнуло у Патраковой в сердце. Буквально минуту назад она мысленно обрушивала на бесцеремонную гостью все громы и молнии, досадуя на столь неожиданный визит: столько дел было запланировано, да и продукты подходили к концу, чем кормить детей, Олю эту… А тут прямо в душу смотрели чистые, прозрачные, ангельские глаза, совсем не похожие на хитрые, козьи — Ольгины. Сердце обдало горячей волной. Так зарождается любовь…
— Мои девки, познакомься. Кирка и Ирка. Они у меня немного не того… Ай, старший тоже из того теста. Все в бабку блаженную пошли, которая повесилась, дура.
— Оля, тише, — попробовала остановить ее Маша.
— Да прекрати, все они знают! Я эту бабку, висельницу, якорь ей в жопу, сто раз на дню поминаю. Привыкли. Давай, Машка, разгребай котомки, я не пустая приехала.
Нужно было отдать должное Ольге: каким-то образом она приволокла с собой два огромных, неподъемных баула с продуктами.
— Ты с ума сошла, — ахнула Маша.
— Я, знаешь ли, на халяву жить не привыкшая. Пошли все в холодильник загружать. Мясо течет, ежкин матрешкин!
С шутками прибаутками, с легкими Ольгиными матерками, а все-таки справились. Девчонки в это время сидели рядком на диване, не смея сделать и шагу без разрешения матери. Ольга выпрямила сильную, с желобками, спину, выпятила по привычке не по годам высокую грудь в тесной кофточке и гаркнула:
— Ну, девки, что сидим? Скидывайте платьишки, напяливайте штанишки. Сейчас нам тетка Маша наряд на работу будет давать!
Маша ожидала всего, чего угодно: наглая Оля ведь могла просто валяться в шезлонге, отдыхая, временами покрикивая на своих детей. Или могла напиться и устроить кордебалет. Но нет: все дружно, словно по команде, переоделись в простую одежду и выжидающе смотрели на хозяйку усадьбы.
— Да вы хоть позавтракайте, — растерянно бормотала Патракова.
Где там. Бригада дружно отказалась и строевым шагом двинулась за очумевшей Машей на картофельное поле.
Работать с Ольгой было одно удовольствие. Огонь-баба. От перчаток решительно отказалась, махала мотыгой как стахановец. Да и девочки не отставали: такие маленькие, хрупкие — ни единого слова жалобы. Девчата шли по борозде следом за матерью и Машей, аккуратно убирая оставшиеся сорняки.
— Отбой, работники! Обедать пора, — скомандовала Патракова.
Близнецы засмеялись и начали возиться с собакой. А той, дурочке, только того и надо: прыгает как кузнечик, визжит, падает на спину, показывая пушистый белый животишко.
Весело и быстро разожгли огонь в летней печи, поставили чугунки, начистили картошки.
— Твой-то где? — спросила Ольга.
— Да поехал за дровами на делянку. Выписали черт знает где, а мы — мучайся, — ответила Маша, — а твой где?
— А он не поехал. Сказал, что на работу устраиваться пойдет. Может, врет, не знаю, — сказала Ольга, помрачнев, — Не везет ему с работой. Все ведь сама тащу. Раньше сын помогал, а теперь женился. Совестно его обирать… Слушай, а давай по сто грамм дерябнем?
***
Вернувшийся Степан обнаружил премилую картину: вокруг дома носилась, высунув язык, одуревшая Маська, а за ней — какая-то девчушка. При этом девочка оказалась гораздо быстрее, чем собака. Только что пробежала, а через секунду — опять она. Степа побледнел, решив, что у него случился солнечный удар. Хорошо, что жена успела выбежать ему навстречу и все объяснить. Ольга поздоровалась и смачно расцеловала растерянного свата. Обе: и супруга, и родственница были… веселенькие. Зато какой ужин ждал Патракова!
Мясо, обжаренное на решетке, в этот раз было особенно вкусным. Тонкая хрустящая корочка сочилась прозрачным жирком. Степан с удовольствием вонзил зубы в стейк и замычал от блаженства: мякоть была нежной, тающей во рту. Никакие добавки в виде новомодных маринадов не перебивали вкус жареного мяса, слегка приправленного черным перцем. Жена подвинула миску с красным луком, а Степан к нему даже не притронулся, набросившись на стейк с жадностью голодного зверя.
— Вот! Учитесь, пока я жива! — Ольга, довольная собой, разглядывала жующего Степана, — Не надо майонезом свинину заливать. Из приправ — соль и перец! Все! Секрет в хорошем мясе. Покупать надо нежирную грудинку. На сильный жар, держать минуты три. А потом перевернуть. И еще минуты четыре подержать. До корочки! И не болтайте кусок туда-сюда — сварите мясо и все! А потом остается подсолить и поперчить. Эти кетчупы, майонезы вообще выкиньте из дома. Гадость! Машка — наливай, а то уйду!
— Так ведь по телику говорили, что мясо лучше всего в виноградном соке мариновать, — Степан, повеселевший от еды и стопочки, любезно предложенной супругой, разговорился.
— Оспадя, ну ты и дундук, Степа, — возразила Ольга, — да мало ли, что там говорят. Что ты на слово всем веришь? У нас в части начальницей одно время была баба одна. Тупая-я-я… Она раньше полы мыла и вдруг — пожарными руководит. Наверное, дала кому-то хорошо. Так вот, как-то раз влетает она к мужикам в комнату отдыха и орет: «Такие-сякие, почему машина до сих пор на ремонте стоит! Парк не укомплектован!» А начкар наш — весельчак, возьми и скажи ей: «Так, Степановна, нужно «лулумпатор» выписать.
«Так почему не выписываете?» — орет.
«Его только у главного можно выписать», — отвечает.
И эта дура побежала звонить в район, «лулумпатор» требовать. В общем, недолго она начальником части поработала.
Степан громко захохотал. А Маша ничего и не поняла. Лулумпатор какой-то, тоже мне, придумают.
Она оставила в покое ржущих, как кони, собутыльников и повела девчонок спать. Они, румяные, усталые, нисколько не сопротивлялись. В комнате детей Маша разместила близнецов на одной кровати, прочитала им сказку. Но девочки так и не дослушали ее до конца — уснули. На коврике свернулась клубочком Мася, ожидая, пока хозяйка выйдет, чтобы забраться к новым подружкам в постель.
Маша смотрела на разметавшихся во сне Иришку и Киру, поправляла их светлые волосенки и чуть не плакала от нежности. Любовь!
Гостила Ольга три дня. Уже перед автобусом Маша, робея, спросила:
— Оля, ну что тебе девчонок в городе томить? Оставь у нас. И тебе спокойнее будет, а?
Сватья согласилась неожиданно легко.
— Ой, да, слава богу. А то не знала, с какого боку к тебе подступиться. И эти мартышки ходят мрачнее тучи.
Иришка с Кирой возликовали! Маша, обрадованная, тараторила:
— Не волнуйся, все будет хорошо! Ой, мы и в лес, и на озеро сходим! Загорят девчонки!
Уже на остановке Маша тихонько спросила:
— А что такое «лулумпатор»?
— Да ничего. Просто набор слов, — устало ответила Ольга и, понизив голос, шепнула, — Только не говори Степке, что этой тупой начальницей я была, покоя не даст!
Сватья уехала, а у Патраковых началась новая жизнь, заполненная родительским счастьем. Степа воодушевленно что-то мастерил на участке. Через три дня были готовы и горка, и песочница, и игрушечный домик с миниатюрной мебелью. Маша вместе с Иришкой и Кирой покрасили поделки в яркие тона. С родными детьми по телефону говорили спешно, торопясь. Николай, услышав, что его сестренки теперь живут на даче у тещи, обрадовался.
— Мария Федоровна, спасибо вам! Я так волновался, когда мама на сутки уходит, детей с этим уродом оставляет.
— А что? А что такое, Коля? — спрашивала Маша, но зять перевел разговор в другое русло.
***
Через десять дней Ольга заявилась опять. Не одна. Рядом с ней стоял высокий, плечистый детина.
— Вот, познакомьтесь, муж мой, Петя.
Этот Петя не понравился Маше сразу. Что-то злое, быковатое было в его глазах. Но виду не подала, а Степан пожал гостю руку. Ольга рядом с ним выглядела иначе: не визгливой хохотушкой, а присмиревшей, покорной женой. Она робко, с обожанием поглядывала на супруга и криво, неестественно улыбалась. Патраковы пригласили их в дом, а сами многозначительно переглянулись.
Дочери, завидев отца и мать, обрадованными не выглядели: как-то нехорошо вытянулись их мордочки, а ясные, умные глазенки заволокло тонкой пленочкой.
— Хорошо себя вели? — кивнув на близнецов, спросил Патраковых Петя.
— Конечно, хорошо, идеальные дети! — поспешила ответить Маша.
— Глядите у меня, — Петя показал им свой громадный волосатый кулачище.
Господи, таким малюткам грозить! В душу Маши скользкой, холодной змеей вползла тревога. Знавала она таких «пап», насмотрелась на них, работая в молодости воспитателем в детской комнате для трудных подростков, сбегавших именно от папашиных волосатых кулаков. Наверное, Николаю крепко доставалось от этого подонка. Ольга тараторила без конца, пытаясь сгладить обстановку. И куда делась веселая, разбитная бабенка? Вместо нее с Машей разговаривала суетливая, запуганная, как собачонка, забитая тетка. Ужас какой-то…
За обедом над столом висело напряжение, которое Ольга неумело, по-бабьи старалась разрядить. Девочки помалкивали и старательно хлебали окрошку, хотя все эти дни они постоянно звенели голосками, донимая Машу и Степу бесконечными вопросами. Петя зыркал в сторону жены и постоянно цыкал сквозь зубы, будто у него там что-то застряло. Степан мрачнел на глазах.
Потом Маша мыла посуду, поглядывая на улицу. Муж сватьи развалился в гамаке, а та без остановки бегала в дом: то за сигаретами, то за квасом, то еще бог знает за чем. Иринка и Кира делали вид, что играют в песочнице. Постепенно они увлеклись игрой, начали беготню с собакой, расшумелись, дети ведь. Маша успокоилась и прилегла на диван отдохнуть. И вдруг…
Вдруг раздался страшный собачий визг, почти человеческий. Ему вторил детский крик — нечеловеческий, объятый страхом и болью. Маша вскочила и побежала на улицу, Степан пулей вылетел из мастерской.
— Папа!!! Не нада, не нада, не нада! — кричали надрывно девчонки.
Мася, завывая, прихрамывая, зло оскалившись, прикрывала своим маленьким тельцем близнецов, дрожа из последних своих силенок.
А Петя бил ногами Ольгу. Страшно бил, злобно, наслаждаясь процессом, целясь попасть в грудь или в живот. Ольга только охала от ударов, едва прикрывая руками лицо, уже окровавленное.
Степан бесшумно, словно зверь лесной, мягко подкрался к Петру. Тот не сразу его заметил, увлеченный своим бесчеловечным делом. А когда, скосив глаз, увидел Степана — было поздно. Мощным ударом крепкого мужского кулака подонок был отброшен метра на два. Оглушенный Петр помотал головой, приподнялся и медведем пошел на соперника. Но тут же упал от серии новых ударов Степана. Патраков был спокоен и сосредоточен, как всегда был спокоен и сосредоточен во время боя на боксерском ринге в молодости.
Петя, понявший, что пощады ему не видать, заскулил и побежал вон, размазывая кровь по лицу.
— Ты в порядке, Оля? — Степа помог подняться с земли сватье.
— Да я привыкла. С Маськой что, посмотрите. Он же ее со всего маху ногой… тварь, — Ольга говорила, с трудом разжимая зубы.
***
Оказалось вот что. Девчата, заигравшись, нечаянно разбили гномика, Катину статуэтку с альпийской горки. Отец, лениво поднявшийся с гамака, подошел к дочкам и наотмашь ударил Киру. А потом замахнулся на Иришку. Мася, не раздумывая, кинулась на защиту детей. Подонок врезал ей под дых своей ножищей, обутой в кроссовки сорок четвертого размера. Ольга, копавшаяся в это время в огороде, услышав крик, кинулась на мужа, расправив руки, как птица, укрывающая свое потомство.
***
Понемногу все пришли в себя. Собака виляла хвостишком и ласково лизала в щеки девчонок. Ольга вытирала слезы. Маша накапала всем валерьянки. Степан сидел, тяжело опустив голову, а потом поднял ее, и Маша заметила, как же все-таки постарел ее любимый муж.
— Вот что, сватьюшка. Обижайся на меня сколько хочешь, но девок я тебе не отдам, пока ты ублюдка этого из дома не выгонишь! Иначе я в суд подам!
Ольга, немного помолчав, ответила:
— Я все понимаю, Степа. Все! У меня же заявление подано. Он улестил меня, увязался следом, с девчонками попрощаться захотел. Попрощался. Сволочь.
— Вот и решай свои дела, Оля, а Иринка с Кирой у нас поживут. Не возражаешь?
Ольга взглянула на свата и улыбнулась.
— Слова не скажу. Не волнуйтесь, ребята. Я всю пожарку подговорю, он и носа к нам больше не сунет. Он же трус, даже Колю боится, убегает, когда тот в отпуск приезжает. Спасибо вам за все.
— Э-э-эх, дура ты, сватья. Какая же ты дура, господи боже мой, — протянул Степан и закурил.
Маша обнимала девочек, прижимаясь к их душистым макушкам. Ей очень хотелось верить, что теперь все будет хорошо.
—
Автор рассказа: Анна Лебедева