– Нет, я не больной. Я больше не буду болеть.
Гришка услышал случайно, как говорили о нём. Не должен был, но услышал.
Здесь, в приюте, он оказался после того, как в последний путь проводили бабушку. Странно так все случилось.
Бабушка добрая была, приютила старушку – нищенку из церкви – Менюшку. Та у них и прижилась, в сенях спала. Тоже очень ласковая, Гришку любила.
Только вот бабушка про нее говорила, что не больно умная она, вот и жалко. А когда бабушка не проснулась, Менюшка сказала, что надо проводить ее в последний путь. Долго молилась за неё, а потом просто закрыла в комнате и объявила Грише, что бабушка теперь улетит на небеса. Велела не ходить в эту комнату. Стали жить они на кухне.
О том, что надо было об этом ещё кому-то рассказать, Гриша не догадался. Ему было пять, да и не общительный он был. И какое-то время жил с Менюшкой, пока та не расплакалась у церкви и не рассказала всем, что все умерли: и Гриша, и Марина Ивановна.
Только тогда и пришли в их дом люди.
Гриша сидел под столом и грыз деревянные кубики. Кубики уже были без углов, без краски. Сколько так, еле подкармливая, держала его Менюшка, смог сказать только патологоанатом – больше двух недель …
Гриша был особенный ребенок. Когда-то ему поставили диагноз – аутизм, и непутёвая мать с перепугу привезла его тогда бабке Марине.
– Твоя вина! – сразу сказала Марина дочери.
А та, конечно, поняла, что мать имела в виду. Именно поэтому Аля и уехала когда-то из дома. Безвинные таблетки для настроения и сигаретки с травками мать считала наркотой. А какой от них вред? Чтоб иногда не побалываться? Будем такими вот старыми и нудными ещё, а пока …
И правда, через некоторое время Аля это бросила. И как-то всё наладилось. И парень хороший встретился, и зажили у него на родине. Правда не расписались. Но ребенка на него записали – Вельяминов Григорий Петрович.
Петр своей новой пассией был восхищён. Девушка красивая, яркая, веселая, все на неё заглядывались.
Но в семье всё становится явным, шила в мешке не утаишь – после того, как уже появился Гриша, опять Алька начала себя «лечить». Мужу говорила, что устает с дитём, что это от депрессии. А когда Петр догадался – ссора, долгие выяснения, примирения, требования Петра, обещания и опять…
Вскоре Аля просто ушла из дома с ребёнком. А Петр … А что Петр? Вздохнул с облегчением. Не жена ведь …
Ни Петр, ни его родители даже не подумали заявлять о том, что мать ребенка – наркоманка. Зачем? Девка эта нагловатая сразу не понравилась – не пара их сыну. Да и что это за родители, которые не хотят сыну добрую жену? Мальчик был им не нужен, он тоже от нее, от нежеланной…
А Петр, испытав все прелести такой вот непутёвой почтисемейной жизни, поскорее уехал в Сибирь на заработки.
Марина, бабушка Гриши, тоже в это время с дочерью не общалась, сердилась на дочь, плохо расстались – со скандалом. Марина жалела об этом. Может не надо было? Так ведь как иначе, если лечится не хочет, продолжает себя губить и посылает родную мать … Начала ходить в церковь, молиться за дочь.
Вскоре Аля привезла бабушке Марине Гришу, а сама исчезла с концами. Вот только в свои полтора года Гриша весил восемь килограмм и только ползал.
Да ещё и диагноз этот.
Марина взялась за внука со всей нерастраченной силой любви, какая у нее была. А была она – ох. Через несколько месяцев Гриша уже и ходил, и говорил, и проходил специалистов, какие были у них в районе.
А Марина всем говорила, что ошиблись врачи с диагнозом, ничего они не понимают. Просто тихий он и застенчивый.
Бабушка брала его в церковь. Она надевала туда белую блузку. Церковь была далеко – в соседнем селе. Величественная и прекрасная. Но Гриша легко до нее доходил.
Обувку берегли, недевали старые тапочки или сапоги, а у собора, перед тем как вступить в храм, переобувались. Бабушка бережно доставала из сумки новые ботинки и натягивала на Гришу, приговаривая, что в храм абы в чем – нельзя.
И сама надевала туфли, доставала из сумки платок и красивую брошь с камнями цепляла на воротник.
Гриша и в церкви стоял и слушал молитвы так, как никакие дети не слушают. Даже Батюшка его хвалил. Там и привязалась к ним нищенка, а Марина её пожалела, пригрела у себя, на время.
Да вот неожиданно ночью Марина умерла, оставив внука на полоумную приживалку.
А Петр, его отец, ничего не знал. Вернее даже – не хотел знать. Он уехал, забыл, не хотел даже вспоминать о том, что где-то растет у него сын.
А вот нормальную семью создать вполне себе желал. Только опыт уж больно плохой. Как бы опять не нарваться!
А тут, на спартакиаде, куда отправили их от их газовой компании, увидел девушку. Чуть постарше его, но полная противоположность яркой первой любви. Скромная, с гулькой волос, спортивного телосложения. Она была в команде легкоатлетов. Эта точно не будет курить и заниматься прочей ерундой.
Встретились. Петр не вдохновился. Ну – мышь серая. Нелюдимая, глаза в пол, а одета, как бабка старая. Там, на стадионе, где была она, как и все, одета по спортивному, понравилась ему больше.
Но … вспоминая свой первый опыт, решил вскоре на ней и остановиться. Такая точно будет хорошей женой. Растворится в нем да в будущих детях.
А что ещё надо для счастья семейного?
Да и пора, да и комнату отдельную дадут … Надоело в комнате на восьмерых мужиков жить. Да и умная она – делопроизводитель с юридическим образованием. В представлении Петра юристы были совсем другими, но потом он понял – Анне не требовалось нигде выступать, она занималась исключительно юридическими документами, бумагомаранием, в общем.
Родителям представились, в отпуске поженились. Только-только в семейном общежитии дали им комнату с видом из окна на далёкие заводы, постоянно дымящие на горизонте.
И тут Петра вызвали к начальству – нашли его органы опеки, сообщили в компанию о том, что его сын находится в приюте.
– А почему раньше не сказал? – удивленно спросила после Анна.
– Ну, это же прошлое. Какое оно имеет значение?
– Это же сын! Как он может не иметь значения?
***
В приюте Грише не очень нравилось. Уж очень шумные были кругом дети. Хотелось побыть одному, а ещё больше хотелось к бабушке.
На прогулках он садился на бордюр за угловым игровым домиком и смотрел на небеса. Менюшка говорила ему, что там теперь живёт бабушка. Губы шептали заученные молитвы.
Сюда в конце прогулки заглядывала няня, имя которой он никак не мог запомнить. Он пугался очень, когда прикрикивала она на других детей, даже плакал, но потом понял, что на него она никогда не кричит, только гладит по голове.
Зачем гладит? Грише это немного пугало, он втягивал голову в плечи и терпел.
И вот однажды в приют приехали мужчина и женщина. Совсем молодые. К ним в группе подвели Гришу. Он стоял, вытянув руки по швам и боясь сойти с середины рисунка на линолеуме, надо было стоять ровно именно здесь, посреди рисунка.
И, когда его попросили подойти, не тронулся с места – казалось: нельзя, надо, чтоб он стоял именно здесь, посреди замысловатого ромба.
И тогда женщина подошла к нему сама и присела.
– Здравствуй, Гриша! Как твои дела?
И вдруг Гриша увидел почти такую же, как у бабушки брошь на воротнике женщины. Только висела она неровно, и он взял и поправил. Надо было поправить. Но брошь опять повернулась.
– У вас брошка криво висит, – сказал он.
– Брошка? А! Давай перевешу! – она расстегнула, сняла ее и прикрепила опять, – Смотри, теперь ровно?
– Да, – ответил мальчик, и ему очень понравилась эта тетя.
– Меня зовут тетя Аня, Гриш, а это Петр – мой муж.
Маленький Григорий Петрович, конечно, никак не мог догадаться, что этот мужчина – его родной отец, что службы опеки нашли его отца быстрее, чем получили подтверждающие документы о смерти матери.
Анну тоже сообщение не обрадовало. Петр никогда даже не заикался, что где-то есть у него ребенок. И вдруг … Это она настояла поехать, работники приюта очень просили.
– Вот так, – закончила свою речь усталая директриса приюта Александра Сановна, сидя за столом перед новоявленным папашей их мальчика, и закрывая папку с медицинскими документами, – Конечно, отставание в развитии серьезное. Что говорить. Но мальчик очень смышлёный, при хорошем подходе, будут и результаты. Вы имеете право его забрать, вы – отец, а вот под опеку – никак, пока отказа Вашего не будет, мать мальчика скончалась год назад – передозировка. Только детдом, понимаете?
– А при чем тут я? Его мать забрала и увезла, мне ничего не сообщала. Где она? Где сын? Не знал я ничего.
– Так ведь я и не виню, – спокойно продолжала Александра Сановна, – Вот сейчас уже знаете, и надо принять решение: заберёте сына или напишете отказную и Вас лишат родительских прав. Тогда и судьбу мальчика можно будет решать иначе.
Петр не сомневался. Он попросил дать ему бумагу. Анна остановила его, вызвала в коридор.
Первый раз, наверное, за все время их недолгой семейной жизни говорила с мужем как-то по-иному. Все также тихо, не повышая голос, но в нем появились нотки уверенности и напора.
– Да что ты понимаешь в детях? Ты даже не представляешь, какой это кошмар! Тем более он больной, диагноз на пять страниц! Ты понимаешь! Эта дура кололась, а я должен расхлебывать? Ну уж нет! Она и так мне здорово жизнь испортила! Больше не позволю!
– Если прав лишат, их обратно не вернёшь. Подожди писать, дай себе время всё обдумать.
Они остановились у родителей Петра. Те тоже были категоричны: ребенка от этой вертихвостки-наркоманки забирать нельзя! Непутёвая, и ребенок значит такой же.
А Анна при родителях молчала, а вот наедине много чего говорила.
Съездили в приют ещё раз, погуляли с мальчиком.
– А брошка где твоя? – спросил Гриша.
– Ой, в сумке, вот! – Анна достала брошку, – Надеть?
Гриша взял из ее рук брошку и аккуратно положил обратно в сумку.
– Потеряешь!
А когда уезжали из приюта, не заметили его за игровым домиком, говорили о нем.
– Странно, – вздыхала нянечка, – Он не очень любит чужие вещи, а к Вам даже в сумку полез. Удивляюсь.
Они обсуждали его заболевание. И вдруг Гриша из-за домика вышел.
– Нет, я не больной. Я больше не буду болеть.
Анна так по-умному, с доводами, с примерами убеждала Петра попробовать – забрать сына. Мол, отказаться так легко, тем более – случай особый. Давай попробуем, а там видно будет. Если уж совсем не справимся, сразу и откажемся. Делов-то!
И такая вся вдруг ласковая стала, такая нежная. Петр сдался. Почувствовал себя неким благодетелем.
Гришу забрали. Он впервые ехал в поезде. Страшно было очень, но рядом была эта тетя Аня. Её можно и за руку взять, как бабушку.
Анна все время теперь вилась вокруг мальца. Петра это раздражало. Мальчишка явно умственно отсталый, от него шарахался, забивался в угол, зато с Анной разговаривал, как вполне себе нормальный пацан.
Её перестало интересовать обустройство их комнаты, она целыми днями оформляла какие-то документы и медицинские бумаги на сына. Усыновила. Теперь она имела право это сделать.
А для Петра жизнь превратилась в ад. Нельзя было сходить к друзьям, Гриша всех боится, нельзя позвать гостей… Петр включал телевизор на полную громкость, а Анна и Гриша играли на маленькой кухонке.
Петр психовал, дальше становилось только хуже. Анна уволилась, уехала с Гришей в областную клинику на обследование без его позволения, без спроса, без совета …
А когда приехала заявил:
– Все, хватит! Я отказную пишу! Увозим его обратно в приют, достало все это!
– Пиши, я не против.
И Петр вдруг понял, а когда понял ужаснулся: именно этого Анна и хотела.
Теперь Гришка – её сын. И ей наплевать на него, на Петра, ей важен этот засранец.
А когда завел об этом разговор, услышал:
– Мы уезжаем, Петя! – как всегда тихо и спокойно.
– Куда это мы уезжаем?
– Не ты. А мы с Гришей. Теперь он — мой законный сын и я имею полное право развестись с тобой и забрать его, я все документы уже оформила. Кстати, если вздумаешь палки вставлять в колеса, имей в виду – письма написаны в серьезные инстанции, даже в Москву, может там и преувеличено все слишком, но так, как надо мне. Если помешаешь, будут у тебя проблемы.
У Петра горели даже уши. Это ж надо было так напороться второй раз! Да что ж это такое! Первый раз женился – не повезло, и второй – опять – та ещё стерва. Да какая тихая стерва! Все сделала, обложила…
Не везёт ему, бедному, с женщинами! Так не везёт!
– И когда ж ты это решила?
– А ещё там, когда забирали Гришу. Тогда и поняла все про тебя, Петь! – она вздохнула и исправилась, – Вернее, про себя поняла. Поняла, что жить с тобой не смогу больше. Вот только мальчонку было жалко. Поэтому и сделала все так. Прости, если сможешь, но, боюсь, по-другому не получилось бы. Мне б его усыновить не дали, одиноким редко дают. А то, что я с тобой разведусь, знала уже тогда.
Петр не знал, что и сказать.
– И что теперь? – спросил он чуть погодя.
– А теперь, если добра сыну хочешь, напиши отказную и оформим развод. Можно и потом, на расстоянии. Мы к маме поедем в Псков, я уже и работу нашла. Мама поможет с Гришей.
– Ну и дура ты, Анка …, – подумав, сказал Петр.
Прежде всего добра он хотел себе самому. И жалел только себя самого – вот опять ему с бабой «не свезло».
Он-то что … Он-то напишет, а эта дура взвалила на себя обузу и радуется.
***
– Григорий Юрьевич, а зачем это вы переобуваетесь? – спрашивали студенты у своего преподавателя информатики перед храмом, на экскурсии в Питере. Он снял кроссовки и достал из портфеля лакированные черные туфли.
– С детства переобуваюсь перед тем, как в Храм войти. Бабушка ещё приучила.
– А вас что – бабушка вырастила?
– Не-ет, мама. И папа, конечно. Хоть не родные они мне, но настоящие. Только маму я уж потом научил – и она переобувалась тоже, и сестрёнку научили мы. Такая вот у нас – семейная традиция.