— Она помешалась, Сашенька! Твоя жена с ума сошла!
— Мама!
— Что, мама! У вас трое детей! Зачем еще один? Да еще и неродной! Мало ли какая там генетика?! А если он больной? Тогда что? Своих побоку и будете заниматься чужим ребенком? Зачем вам все это? Зачем он вам нужен?
— Она.
— Что?
— Это девочка. Марьяна.
— Да мне совершенно все равно как ее зовут! Я запрещаю! Никогда не приму и знать не захочу, ясно?!
— Я тебя услышал.
Александр в сердцах швырнул на стол телефон и стукнул кулаком по папке с бумагами, лежащей перед ним. Это надо было так испортить себе день? Кто его дернул звонить матери сейчас? Хотя с другой стороны, лучше так, чем вечером, когда все будут дома. Тогда эта волна обиды и разочарования пошла бы дальше, смывая радость с любимых лиц. Катя расстроилась бы, а дети настолько чувствуют ее, что точно устроили бы рев. Нет уж! Лучше он сейчас переварит все, что сказала ему мама и успокоится. Только вот… Кате придется как-то сказать, что его мать против ребенка…
В кабинет заглянула секретарша и, увидев, что начальник стоит у окна спиной к двери, легонько стукнула костяшками пальцев по притолоке:
— Александр Петрович, все собрались. Ждут только вас.
Саша кивнул. Пора идти. Объект сложный, возни много, но, оно того стоит. Работу свою он любил, хотя со стороны могло показаться, что для него это лишь игра. Этакие шахматы. Сделал ход и думаешь-гадаешь, как поведет себя противник, а сам просчитываешь ходы, выстраивая тактику. Если бы в семейной жизни можно было вот так… Чтобы получалось предугадать, как поведут себя те, с кем хочется быть рядом. Но, если в работе Саша мог мало-мальски уверенно сказать, что будет через день, месяц или даже через год, просчитав риски и вероятности с поправкой на «ветер перемен», то в личной жизни это ему никак не удавалось. Все сводилось к цепочке каких-то случайностей, которые меняли его жизнь раз и навсегда, и на которые он никак не мог влиять, как не старался.
Началось все еще в школе, когда, после очередной ангины, десятилетний Саша пришел в класс и увидел, что на его месте сидит долговязая очкастая девчонка с тощими косичками.
— Эй! Это мое место! – Саша деликатностью не отличался и решил тут же отвоевать обратно «свою» территорию.
К его удивлению, девчонка молча кивнула, собрала свои вещи и ушла на заднюю парту. Правда, уже через несколько минут была водворена обратно учительницей, которая укоризненно покачала головой:
— Саша! Разве можно так с девочками? Катя теперь будет сидеть с тобой. У нее слабое зрение и с задней парты она просто ничего не увидит.
Саша тогда надулся, сердито ворча под нос что-то о задаваках и новеньких, которые лезут куда их не просят. Но, Катя никак на это не отреагировала. Так же молча она села рядом с ним, разобрала учебники и тетради, и принялась внимательно слушать, что говорит учитель.
Весь урок Саша ерзал, пытаясь хоть как-то задеть соседку по парте. Он прочертил карандашом линию и оттолкнул Катин локоть, когда тот чуть задел ее. Потом, раздвинул собственные локти пошире, пытаясь занять полностью всю «свою половину». И когда уже его локоть вылез далеко за «границу», Катя только сдвинулась ближе к краю парты и укоризненно глянула на него.
— Что молчишь? Вот так и будешь на краешке сидеть, поняла? — Саша злился.
Недоумение в глазах девочки вдруг сменилось непонятным весельем, и она тихо шепнула:
— Ты такой смешной!
Лучше бы она так не говорила! Саша словно взбесился. Да как она смеет! Тоже мне… Принцесса! Ладно-ладно, устроит он ей! Чтобы не задавалась!
Чего только не было потом… И лягушка в портфеле, которую Катя спокойно достала оттуда и, попросив разрешения, отнесла в «живой уголок». И кнопки на стуле, которые она небрежно стряхивала каждый день, чтобы сесть на свое место. И «потекшая» ручка, которую Саша затолкал между Катиных тетрадей. И это был единственный раз, когда Катины губы все-таки дрогнули, скривились, и она с трудом справилась с желанием заплакать, ведь домашняя работа, заданная накануне была большой и сложной, а теперь тетрадь сдавать было нельзя. Уходя домой в тот день, Саша торжествующе показал язык Кате, которая, сидя на своем месте, переписывала в чистую тетрадь, выданную учительницей, «домашку».
А дальше началось что-то и вовсе странное. Чем больше вредничал Саша, тем больше смеялась над ним Катя.
— Ты угомонишься когда-нибудь? – выуживая из портфеля очередного дохлого таракана, хохотала Катя. – Ну, не боюсь их! Прекращай живность переводить. И вообще, не пора ли уже повзрослеть, а? Если я тебе нравлюсь – так и скажи!
Саша от возмущения задохнулся. Что она несет! Как может нравиться… вот это! Длинное, почти на голову выше его, в очках и с куцыми бантиками! Ну и самомнение у этой девчонки!
Потом Катя, вспоминая все его выходки, подначивала его снова и снова:
— Правильно говорят, если дергает за косички – то любит. А ты меня с третьего класса обожал.
— Терпеть я тебя тогда не мог!
— Ага, рассказывай! Так я тебе и поверила! – Катя обнимала мужа. – Ладно, можешь рассказывать детям, что не сразу меня покорил, но без фанатизма. Пусть верят в любовь. В жизни пригодится.
Катю Саша «заметил» только в десятом. К тому времени он настолько привык к ней, что совершенно не обращал внимания на ту, которая стала верным другом и соратником. С ней можно было не волноваться о домашке или очередной контрольной. Катерина была умной и умела, в отличие от Саши, делать все очень быстро. Зная, что накануне у друга были соревнования, она спокойно решала параллельно два варианта на контрольной по алгебре и молча подвигала поближе черновик, чтобы Саше удобнее было списывать. В ответ он давно и жестко дал понять всем, что Катя под его защитой и всякий, кто притронется к ее тощим косичкам, будет иметь дело с ним.
Тощие эти косички в десятом классе сменились модной стрижкой, а сама Катя из гадкого утенка вдруг стала превращаться в что-то такое, от чего у Саши вдруг перехватило дыхание, и он снова провел границу по парте, теперь уже сам отодвинувшись на дальний ее край.
— Ты чего? – Катя недоумевала, а Саша не знал, как сказать ей, какая же она красивая.
Смелости он набирался до самого выпускного. А Катя, которая давно уже поняла, к чему идет дело, упорно молчала, каким-то шестым чувством понимая, что делать первой ход не стоит. Они продолжали общаться, но теперь была в этом какая-то неловкость, недоговоренность, которая пугала и, одновременно, радовала.
На выпускном, когда одноклассники громкими криками и гиканьем приветствовали рассвет, Саша набрался-таки смелости и взял Катю за руку. А она не отняла ее. Напротив, переплела свои пальцы с его, и кивнула в ответ на тихое:
— Я тебя люблю…
— Я тоже…
До свадьбы было еще четыре года, которые прошли в бесконечной беготне, конспектах, парах, коротких свиданиях и планах.
— Сделаю карьеру, а потом буду рожать детей.
— Много?
— Пока не знаю. Двоих как минимум. А вообще – хочу… пять! Нет, шесть! Три мальчика и три девочки! Что скажешь?
— Катерина, ты чокнутая!
— Есть такое. Но, ты же меня поддержишь? Или много?
— Всегда! Пусть будет шесть. Да хоть десять! Только…
— Что?
— Придется мне побыстрее строить свой бизнес. А то, чем мы детей кормить будем?
— Ты справишься! Я в тебя верю.
Конечно, только на мужа Катя не полагалась. Она долго и придирчиво выбирала профессию и в итоге стала отличным бухгалтером.
— Не зря меня мамочка в детстве считать учила. – Катя с удивительной легкостью щелкала костяшками на счетах.
— Зачем тебе эта древность? Есть же калькулятор! – Саша смеялся, глядя, как порхают пальцы жены.
— Кнопки нажимать долго. Так у меня быстрее получается.
Он удивленно наблюдал, как жена сводит баланс и, несколько раз проверив, убедился, что она не ошибается, даже без помощи калькулятора. Конечно, она умела пользоваться и компьютером, и все прочим, но старенькие счеты все равно занимали почетное место на ее столе.
— Я консервативна и привередлива. Смирись!
Мириться Саша готов был с чем угодно. Пока Катя была рядом, он чувствовал себя по меньшей мере героем из какой-нибудь скандинавской саги. Который все может, все сумеет и станет богом как минимум. Катя до такой степени в него верила, что Саша в какой-то момент поверил в себя сам. И постепенно, не без шишек и ошибок, создал свою фирму, которая строила дома. И не просто дома, а такие, в которых действительно хотелось жить. Дела шли хорошо и несколько лет спустя после свадьбы Катя, наконец, решилась на то, чтобы начать осуществлять свою мечту.
— Работать смогу и из дома. Клиентов теперь хватает. Как думаешь, Сашенька, пора?
Первый сын появился на свет год спустя. Потом что-то застопорилось и Катя долго лечилась, пытаясь забеременеть снова и снова, пока не появились на свет сначала средняя дочка, а потом и младшая, удивив всю семью своими ярко-синими, словно васильки, глазищами в пол-лица и темными кудряшками, которые Катя наотрез отказалась срезать в годик сама и не дала это сделать никому. Даже приехавшей посмотреть на новую внучку, свекрови.
— Так положено, Катя! – Инга Валерьевна поджала губы и нехотя отдала ребенка матери. – Не надо изобретать велосипед. Всегда стригли в год, а ты ни одному из детей не позволила остричь пушок. Почему?
— А я не суеверная. – Катя, про себя усмехнувшись, поправляла бантики средней дочери, у которой, хоть и не было таких богатых кудряшек, как у младшей сестры, но волос хватало.
— Вот и плохо! Не мешало бы прислушиваться к мудрости тех, кто жил до тебя. Не на пустом месте все это придумано.
— Возможно. Но, я предпочитаю брать из прошлого именно мудрость, а не предрассудки. Особенно там, где дело касается детей. А то так можно непонятно до чего договориться. Булавочки еще не цепляли на пеленки, случайно? – Катя с улыбкой наблюдала, как смешавшаяся свекровь прячет глаза, и кивала в сторону детской. – Поиграете с Мишей и Сонечкой? Я Машу уложу и на стол накрою. Скоро Саша приедет, привезет моих родителей и будем ужинать.
Инга отправлялась в детскую, а потом сидела за столом, недовольно хмурясь, когда дети то и дело принимались хохотать в ответ на шутки деда, а мать Кати, Ольга, то и дело вскакивала, чтобы помочь дочери. Было во всем этом что-то, по мнению Инги, неправильное. Слишком легко и просто дышала семья, не соблюдая никаких пиететов и границ. Она чувствовала, что не вписывается, не понимает, как надо вести себя. Ведь ей всю жизнь твердили, что младшие должны уважать старших и быть тише воды ниже травы в их присутствии. И Ингу очень задевало то, что Катя и Саша не спрашивают ее мнения, предпочитая строить свою жизнь так, как считают нужным, а Катины родители на ее замечания только прячут улыбки и переглядываются, вежливо кивая. Она не понимала, как можно не отругать ребенка за пролитый на скатерть соус, а просто пересадить его поближе и сказать:
— Не так делаешь. Давай-ка вместе попробуем! Вот! Теперь молодец!
И если соус снова оказывался на скатерти, начинали смеяться уже все, даже Катя, хотя именно ей предстояло потом застирывать эту самую скатерть, тратя на это драгоценное время, которого и так не хватало.
Инга ходила по большому, просторному дому сына и качала головой. Хозяйка из Кати, по ее мнению, тоже была никакая. Везде раскиданы игрушки, на просторной кухне вечно гвалт и суматоха, потому, что: то Миша пробует себя в кулинарии и печет какой-то сложный торт, то Соня лепит с мамой пельмени, рассыпая муку не только по всему столу, но и щедро припорошив ею пол, кота, старшего брата и даже, спящую в колыбельке тут же, Машу. Как можно существовать в такой обстановке, Инга не понимала. Она сердилась на детей, которые тут же снова раскидывали разобранные ею по специальным ящикам игрушки. Сердилась на Катю, которая устало отмахивалась от сетования Инги и улыбалась в ответ:
— Сами уберут, когда наиграются.
Инга пыталась втолковать ей, что детей надо воспитывать, но тут же замолкала, когда Миша, услышав, как бабушка отчитывает мать, переглядывался с сестрой и, демонстративно вытащив на середину комнаты свой ящик, начинал складывать туда машинки, приговаривая:
— Чтобы бабушка не ругалась! Соня, убирай, давай, а потом пойдем снежинки из бумаги вырезать. Новый год скоро, а у нас ничего не готово.
И Катя, прыснув, убегала кормить Машу, чтобы не видеть, как краснеет от досады Инга. Ведь «снежинки» означали, что придется доставать пылесос и убирать целую тонну мелко нарезанной бумаги, но на окнах появятся кривоватые, и все-таки такие красивые, как и все, сделанное ее детьми, украшения. И новогоднее настроение станет чуть ближе. И Саша, приехав домой после тяжелого дня, улыбнется, разглядывая это «безобразие».
— Красота! Может елку пора доставать?
— В ноябре? – Катя вручит ему Машу и примется за салат к ужину. – Думаю не стоит. Маловато от нее останется к декабрю, мне кажется.
— Новую купим!
Инга выдерживала в этом «дурдоме» ровно неделю и отбывала к себе, в Сочи, куда переехала несколько лет назад, чтобы прожить «остаток жизни с удовольствием». Там она начинала скучать уже через неделю и принималась изводить сына звонками, раздавая советы и сетуя на то, что ее никто не хочет слушать.
— Катя опять бросила трубку!
— Мама, прям бросила?
— Ну, сказала, что у нее молоко на плите и плачет Маша.
— И почему ты сердишься?
— Я не слышала ребенка. Никакого плача, понимаешь? Мне кажется, что твоя жена меня игнорирует.
— Мамочка! Тебе кажется.
Саша со вздохом выслушивал мамины наставления и, распрощавшись, ждал вечера, когда в большом доме собиралась вся семья, включая родителей Кати, которые, выйдя на пенсию, охотно занимались внуками и помогали дочери как могли. Сашу поначалу напрягало их присутствие, но со временем он понял, что не хочет, чтобы было как-то иначе.
Теща ставила перед ним тарелку с фирменным своим пловом, заваривала чай по только ей известному рецепту, и спрашивала:
— Как дела, Саша? Помощь нужна?
Аудит, который Ольга Михайловна периодически проводила на фирме зятя, всегда был таким скрупулезным, что Саша не уставал благодарить ее, понимая, как много значит выявить ошибки до того, как их найдет какая-нибудь проверка.
А когда сытый и подобревший зять поднимался из-за стола, появлялся тесть, Олег, который раскладывал доску и сыграв с Сашей пару партий, командовал:
— Жена – домой! Пока не надоели.
После рождения Сони Саша предложил родителям Кати перебраться к ним в дом.
— Места много, всем хватит.
Но, Ольга и Олег наотрез отказались.
— Ваш дом – это ваш дом. Мы здесь только гости и помощники, когда попросите. А у нас есть свой. Нельзя же его бросать, правда? И еще… Дети должны жить отдельно, Сашенька. Строить свою семью, свой дом. Так правильно. – Ольга смахивала слезы. – А вот, когда мы будем совсем старенькие, то, возможно и придется воспользоваться твоим предложением. Тогда мы, наверное, не откажемся. А пока – свобода нужна и вам, и нам.
Саша, который с детства привык к тому, что между родителем и ребенком должна быть четко проведенная граница, за которую нельзя заступать, постепенно сменил свое мнение. Отогревшись рядом с Ольгой и Олегом, расслабился и понял, что его принимают таким, какой он есть, и не нужно больше держать лицо, а можно просто поболтать ни о чем, помолчать, когда говорить не хочется, и не думать над каждым своим словом, ожидая услышать:
— Что за глупости! Ты же взрослый человек! Надо быть серьезнее!
С появлением в его жизни Кати, элемент неожиданности и непредсказуемости стал нормой. Поэтому он не слишком удивился, когда полтора года спустя после рождения Маши, Катя ворвалась вдруг к нему в кабинет среди рабочего дня, держа на руках дочку и, чуть отдышавшись, выложила перед ним какой-то журнал.
— Смотри!
Ничего не понимая, но удостоверившись, что жена не испугана, а напротив, будто рада чему-то, Саша взял в руки журнал и замер.
— А почему Маша так коротко острижена?
Это было первое, что вырвалось у него. А потом Саша поднял глаза и уставился на свою дочь, все кудряшки которой были на месте, а сама она тянулась к нему, требуя взять ее на руки.
— Но… Как это? Катя! Что происходит?
— Ты внимательнее посмотри! Я сама обалдела, когда увидела это фото. Так не бывает, Сашка! Это невозможно!
С разворота детского журнала на Александра смотрела девочка как две капли воды похожая на его младшую дочь. Внимательнее присмотревшись, он понял, что несмотря на сходство, разница все-таки есть. И это были вовсе не коротко остриженные волосы, из-за которых синие, такие же как и у его Маши, глаза, казались еще больше. И даже не то, что девочка на фото, несмотря на подпись, которая гласила, что они почти ровесницы, выглядела почти вполовину меньше, чем краснощекая, крепко сбитая Маняша. Главное отличие было и том, что личико этой крохи было таким испуганным, словно из объектива, который был направлен на нее, должна была вылететь вовсе не птичка. И в глазах ее было столько непонятной тревоги, что Саша дернулся и отодвинул от себя журнал, боясь еще раз взглянуть на фото.
— Мистика какая-то… — он пробежался пальцами по кромке стола, как делал всегда, когда обдумывал что-то важное. – Кать, а как такое возможно?
— Откуда я знаю? – Катя, наконец, опустилась на диванчик, стоявший тут же в кабинете, и, отпустив дочь гулять по кабинету, распахнула свое пальто. Она только сейчас поняла, как ей жарко. Ведь тот забег, который она устроила от кафе, где кормила младшую дочь в перерыве между занятиями старших, до офиса мужа, Катя прошла на таких рекордных скоростях, что они сделали бы честь любому спортсмену. Именно там она увидела забытый кем-то на столике журнал, и, ожидая заказ, пролистала его, замерев над страницей с фотографией этой странной девочки, так похожей на ее собственную дочь.
— Если бы они были ровесницами, то я решила бы, что у меня родилась двойня и мы, как в индийской мелодраме, сейчас начнем искать своего украденного ребенка. Но, Маша на полгода ее младше.
— А так и не скажешь. Маленькая она какая-то.
— В детдоме все такие, Саша. Кто их там бабушкиными пирожками и домашним творогом кормит? – Катя перевела дыхание и серьезно глянула на мужа. – Что делать будем, муж? Ты же понимаешь, что все это не просто так?
— Уже понимаю… — Саша откинулся в кресле, и отобрал у дочки, которая радостно потрошила выдвижные ящики его стола, степлер. – Не знаю пока, Катя. Думать надо.
— Надо… Только, знаешь, что?
— Что?
— Побыстрее надо. Ей там совсем несладко. И мамы рядом нет, которая пожалеет, и папы, который защитит.
Катя встала и подхватив на руки дочь, заторопилась к выходу.
— Мишка ждет уже, наверное. Все! Побежала. Мы в бассейн, потом домой. До вечера!
Поцеловав мужа, Катя ушла, а Александр задумался. Он покачивался в кресле, вспоминая свое детство и думая о том, как растут его дети. А со страницы так и лежавшего на столе журнала, на него смотрела маленькая девочка, настолько похожая на его собственного ребенка, что ему становилось не по себе.
Саше вдруг вспомнилось, как в детстве, забравшись вечером под одеяло, он думал о том, как и почему попал именно к своим родителям. Кто устраивает так, чтобы дети попадали в те семьи, в которых появляются на свет? Кто это решает? Тогда он тихо радовался, что не родился в семье соседей, где отец был алкоголиком, а мать работала на трех работах, а по вечерам так кричала на своих четверых детей, что Инга недовольно морщилась и звонила участковому.
И сейчас, Саша вдруг понял, что тем, кто решит, как будет жить дальше эта девочка, может стать он сам. И тогда у нее будет шанс. Шанс стать счастливой и любимой. Такой же шустрой и баловной, как его Машка. И он может это сделать, ведь Катя для себя кажется уже все решила…
Окончательное решение далось им сложно. Они много думали, особенно после того, как пошли учиться в школу приемных родителей. Там им рассказывали о таких вещах, что не пришли бы даже в голову. Ведь казалось бы – что проще, чем попытаться дать сироте дом, если у тебя есть финансовая возможность, а твое сердце к этому готово? Но, им пришлось задуматься, ведь теперь впереди лежал сложный путь и нужно было решить, готовы ли они пройти его до конца. Катя осаживая себя в эмоциях, ждала совета от мужа, понимая, что здесь нужно не только душу открыть, но и продумать все как можно тщательнее, так как дело касалось жизни ребенка.
Марьяша оказалась, к счастью, почти здоровой и Катя, злясь на себя за малодушие, облегченно выдохнула. Не то, чтобы она боялась предстоящих проблем со здоровьем у будущей своей дочки, но слова Инги заставили ее задуматься. Не получится ли так, что ее собственные дети будут страдать от недостатка внимания, когда ей придется все время уделять тому ребенку, которому она будет нужнее? Саша, который передал Кате разговор с матерью, смягчив его, насколько это было возможно, пытался успокоить жену:
— Мы готовы, Катя. Идем на этот шаг с открытыми глазами. А это значит, что мы справимся.
— А что мы будем делать, если твоя мама не примет Марьяшу? Я не позволю делить детей, ты же знаешь. Мы уже проходили это, когда родилась Соня. Но, там я хотя бы могла потребовать относиться к родным внукам ровно, никого не выделяя. А Марьяша ей чужая… — Катя хваталась за голову, сжимая виски тонкими пальцами. – Как донести ей, что это ребенок? Не враг, который вторгается в нашу жизнь, не помеха, а маленькая девочка. Такая же как Машка…
— Пока не знаю. Но, обещаю, что, если мама начнет чудить, – ноги ее не будет в нашем доме. Мои дети никогда не будут разделены на своих и чужих. Если твои родители приняли Марьяну как внучку, то и моей маме тоже придется это сделать.
— Насильно мил не будешь, Сашенька… — Катя вставала и шла проверять дочек, которые спали в соседней комнате.
Мягкий теплый свет ночника освещал кровать, где спали, обнявшись, две девчонки, переплетясь руками и ногами так, что Катя даже не пыталась разделить их и уложить новую свою дочку в ее собственную кроватку. Она не знала почему ее Машка, которая осторожничала первые несколько дней после появления в доме Марьяши, вдруг позвала новую сестренку как-то вечером к себе в кровать и, обняв ее, устроила форменный скандал, когда Катя попыталась забрать девочку. С тех пор они спали вместе и Кате оставалось только укрывать их сброшенным на пол одеялом и целовать две такие похожие темные макушки, не всегда даже разбирая в тусклом свете ночника, где чья. Если раньше она могла сказать это по запаху, по еле уловимому чужому аромату, то сейчас Марьяша пахла, как и все ее дети. Немножко шкодой, немножко леденцами и молоком, а еще… счастьем…
Инга приехала спустя полгода после того, как в семье появилась Марьяна. Брезгливо оглядев девочку, она расцеловала других детей и даже не заметила, как Марьяша, вспомнив вдруг детдомовские привычки, спряталась так, что Катя долго искала ее перед обедом, не на шутку перепугавшись.
— Что ты, доченька? Чего испугалась?
Марьяша молча прятала лицо на плече Кати и отказывалась слезать с рук, пока в дело не вмешалась Ольга.
— Иди сюда, моя хорошая! Будешь с бабушкой суп есть? Бери ложку!
— Оля! Из одной тарелки? – Инга удивленно вскинула брови.
— А почему нет? Тарелка большая. Нам хватит, да, Марьяшка? Давай! Пошустрее! А то я все-все съем, а тебе ничего не достанется.
Детвора хохотала, глядя на это соревнование, а Инга мрачнела все больше.
Убирая с Ольгой посуду после обеда, пока Катя повезла детей на занятия, Инга спросила:
— А ты, я смотрю, поддерживаешь это безумное решение?
— Взять ребенка?
— Да.
Ольга отставила в сторону очередную вымытую тарелку и кивнула:
— Поддерживаю. Хотя, поначалу, тоже была против.
— Но, почему же тогда молчала? – Инга чуть не уронила чашку, которую держала в руках.
— Потому, что это их жизнь, Инга. И их семья. Кати с Сашей. Они взрослые люди и давно уже способны принимать решения. Разве не этому мы их учили? Не к этому готовили? И если я встану у них на пути, то где окажусь после? В семье? Или на обочине этой семьи? Потому, что отказаться от меня нельзя – я ведь мама, но и жить в постоянном конфликте невозможно. Да и к чему он, этот самый конфликт? Из-за чего? Из-за ребенка, которому просто повезло? Повезло, что наши дети, которых мы правильно воспитали, Инга, если у них есть и душа, и сердце, решили, что готовы дать этой девочке дом… Жизнь такая короткая… Я не знаю, как ты, а я стала бояться времени. Оно бежит слишком быстро и никого и ничего не щадит. Ни людей, ни отношения, ни то, что нас окружает. Так зачем тратить это время на скандалы? На то, чтобы доказать тем, кто тебя любит, что ты знаешь лучше и больше, чем они? Может быть ты и права. И со временем проблемы еще появятся. И Катя с Сашей, возможно, не раз еще пожалеют о своем решении. Но, о своем, понимаешь? А не твоем или моем. Наше дело – помочь, быть рядом и остаться для них мамами, которые любят, несмотря ни на что и будут дуть на коленку всегда, что бы ни случилось. Пусть даже эта коленка уже и выросла до таких размеров, что ладонями ее не закроешь.
Они долго еще говорили в тот вечер и Катя, которая привезла детей с занятий, заглянув на кухню, переглянулась с мамой и благодарно кивнула ей, когда увидела, что Инга протянула Марьяше конфету так же, как и Маше.
А спустя полгода на сочинском пляже ранним утром стройная моложавая женщина в широкополой шляпе обнимет двух девочек, так похожих друг на друга, что кое-кто из ее соседей будет принимать их за близняшек. Прищурившись, она будет вглядываться в горизонт, а потом радостно завопит:
— Вон они! Смотрите! Вон-вон! Прыгают! Видишь, Марьяшка?
И девчонки, замрут от восторга, глядя на дельфинов, которые подойдут так близко к берегу, что кажется, протяни руку и погладишь гладкий бок, отливающий глянцем на солнце. И, когда они, разыгравшись, примутся шумно гоняться за рыбешкой у самой кромки прибоя, напугав слегка Марьяшку, девочка вздрогнет и прижмется к Инге, которая обнимет ее:
— Что ты? Что ты, маленькая? Не бойся! Я ведь с тобой!
Маша, радостно взвизгнув, рванет к воде, и Инге придется здорово постараться, чтобы дельфинам не пришлось стать дрессированными прямо здесь и сейчас.
А потом она купит девчонкам по внеплановому мороженому и будет гордо вышагивать по улице, держа за руки внучек и ловя на себе восхищенные взгляды. Еще бы – такие красавицы идут! Любуйтесь!